Он - по себе. Все по себе детали. сам по себе не ставший смертью звон. И все на фоне их мы как вуали, закрывшие действительность и сон.
Пусть будет стол. Пусть будут две скрижали. Пусть будет неизменчивый уклон. И вот - мы ничего не разделяли пусть будет этот телофонный звон.
Начало апреля 1982 года. Минск - Бобруйск.
* Лев Гунин. ИЗБРАННАЯ ПОЭЗИЯ
ЛЕВ ГУНИН
Бобруйско-минский поэт. Относился к Западной группе, названной так по географическому району города (Бобруйска). Подвергался наиболее серьезным преследованиям и гонениям. В 1991 году был фактически депортирован в Израиль. Там подвергся не менее страшным преследованиям за критику политики государства Израиль, которую вел еще до приезда туда. Уже пять лет он живет в Монреале как бывший проситель статуса беженца, без гражданства, без статуса, без прав. Его поэзия, как синтетическое полотно, впитала все наиболее броские черты крупнейших минских и бобруйских поэтов. Творчество такого уровня могут понимать только те, кто прекрасно знает мировую поэзию, ее образы и язык.
В. Самонов
ПРОГРЕССИЯ
Невидимая даль
трепещет от дыханий,
мерещится борьба
за толщиной побед,
но только за ребром
великолепных зданий
решается обман
бесплотной дымкой лет.
Курится фимиам,
неспешно истекая
тончайшею игрой
он синеватый дым,
и высится рассвет,
как ангел за плечами,
а, может быть, палач,
когда неотделим.
И кровь твоя
не отразится дважды
в тяжелых зеркалах,
и будешь одинок,
не ведая игры,
даримой лишь однажды,
и капли упадут
на влажный твой висок...
30 мая, 1993. Иерусалим.
ТРИ ГРАНИЦЫ
Во тьме остается единственный
слушатель -
это ты сам.
Лицо растворяется первым.
Плечи станно мерцают.
Растворяются кости и мышцы.
Остается н е ч т о:
черный чемоданчик
с рухлядью мыслей,
сгусток, где помещаются
широкие столы,
дорожки от окон на снегу,
теннистые аллеи,
берег моря
и много всякой всячины.
Все это выходит за пределы
первой границы.
Наполняет собой неощутимое,
заполняет пространство,
все, что погружено
в кромешную тьму.
Столы раскачаются
спелым апельсином
на качелях желаний,
ветры дуют как всегда
от моря в лицо,
исчезая за пиками,
и цемент пломбы выходит за
апекс -
за пределы второй границы.
Всплывает лицо. Много лиц.
Все это было.
На обломках всего
этого
наше искривленное существование.
Высоко над землей,
В пустоте, надо всем, что ушло,
что расколото,
над добром, над теплой липкостью крови
наш сегодняшний день -
вершина страшного древа,
его последняя, уродливая ветвь:
