Тогда я попробовал придать всему факту юмористическую окраску, чтобы рассмешить себя, чтобы хоть этим расшевелить себя, если мне не удается возмутиться или растрогаться.
— Смешно, должно быть, — сказал я вслух, — как этот маленький еврейчик убегает по московским бульварам от целого отряда конной и пешей полиции, а сзади бежит встревоженная мать и щелкает акушерскими щипцами.
— Нет, — равнодушно сказал я, зевая. — Это не смешно. Нет здесь ничего смешного и ничего ужасного… Пусть вышлют маленького еврея, вышлют большого — пусть! Дума там какая то заседает — пусть. Хочет, пусть заседает, не хочет не надо. Гегечкори там разный или Гучков или еще кто — пусть себе живут. А не хотят — могут умереть. И Финляндию пусть по кусочкам растащат — не важно. И спросил я сам себя:
— А интересно знать — что же важно?
И правдивая мысль ответила:
— Во-первых — ничего нет на свете важного, дорогого, а во-вторых — зачем ты говоришь, «интересно»?.. Тебе ведь ничего не интересно… Зачем же произносить пустые звуки?
И почувствовал я, что шагаю через границу.
— Баста, — равнодушно прошептал я. — Труп. Ну, и труп. Ну, и наплевать.
Вот как я сделался трупом.
Я одевался, когда пришел Тихоходов.
— Здравствуй, — сказал я. — А знаешь, маленького еврейчика из Москвы высылают. От матери отнимают.
— Да, ответил Тихоходов. — Акушерка. Администрация высылает.
— Что ты на это скажешь?
— Да что… Придется ему уехать.
— А какого ты мнения на этот счет? — спросил я, подозрительно глядя на него.
— Да какого же мнения: высылают, и пусть себе высылают.
— А тебе ничего?
— А мне что — не меня же высылают!.. Будут высылать — тогда и закричу.
— Может, и тогда не закричишь?
— Может, и не закричу.
— Труп, — одобрительно сказал я.
— Что?
— Труп. Нашего полку прибыло. Трупы мы с тобой, Тихоходов. Ты и я.
— Неужели? — прошептал он. — Вдвоем страшно. Мало нас.
— Может быть, и еще есть. Я позвонил. Вошел слуга.
— Слушай, Павел… знаешь, новый закон вышел. Если ты будешь нехорошо вести себя — я имею право тебя высечь.
— Что ж, — равнодушно сказал Павел. — Секите.
— Разве тебе не обидно?
— Что ж там обижаться. Пусть!
— Труп, — засмеялся я. — Ступай. Тихоходов, пойдем на улицу.
Вышли на улицу. Сели на извозчика.
— Ну, ты! Пошевеливайся.
Извозчик обернулся к нам и его провалившийся рот благодушно засмеялся.
— А чего-же шевелиться?
— Как чего? Плохо будешь ехать — мы тебя оштрафуем.
— Тихо буду ехать — оштрафуете, скоро буду ехать — оштрафуют. Для нас все едино.
