Закончив свой акробатический этюд, Старик подобрал меня с пола и повел в сосисочную на предмет выяснения отношений.
Разговаривает Старик довольно своеобразно. За долгие годы общения с артистически темпераментными персонажами, имеющими за душой, в среднем пять классов образования, он наработал особый стиль речи — лаконичный, во многом даже афористичный, с формулировками и определениями, упрощенными до предельной доступности, и главное с убедительностью почти гипнотической, полной неколебимой меры и собственную правоту. Опять же, из соображений доходчивости, Старик каждое слово выговаривал с мхатовской отчетливостью, а если учесть, что его шероховатый баритон не имеет ни малейшего предела громкости, и даже самый громовой рык сохраняет еще неисчерпаемый резерв мощности, то можно понять, что его личность неотразимо действовала на истеричные уголовные натуры.
Увы, как и всякий жаргон, такая манера общения становится со временем совершенно неискоренимой. Правда, на нас, как на скокарей и медвежатников, Глебыч никогда не орал, но менторский тон отца-командира, толкующего зеленым несмышленышам прописные истины, доставал весь отдел всегда и везде; страсть к поучениям росла в Старике год от года.
— Я хочу, чтобы ты остался в отделе, сказал он, уставившись колючими бледно-голубыми глазами в мою переломанную физиономию. — И потому тебе надо уяснить некоторые вещи.
Тут он вывалил па сосиску чудовищное количество горчицы совершенно неприличного цвета. Я смотрел туманным взглядом, в голове у меня аукало и откликалось.
— Есть вера, есть религия и есть церковь. Это три отдельные, никак не связанные между собой вещи. В нашем деле есть справедливость, законность и начальство. Это три окружности, которые образуют — и то не всегда — очень узкий сектор пересечения. Вот в этом секторе мы и должны действовать. По возможности.
— А кто главнее из этих трех? — пробормотал я.
— Все главнее, — строго ответил Старик. — Начнешь исходить из чистой справедливости — сам станешь преступником. Соблюдешь голую законность — люди тебя проклянут. Будешь слушать одно начальство — погубишь душу.
Он так и сказал — «погубишь душу». Я потом пересказал этот разговор Игорьку.
— Это не окружности, друг мой, это сферы, — ответил наш интеллектуал. Поэтому фигура их пересечения еще сложнее. Гораздо, гораздо сложнее, старина.
* * *
— Володя, — сказала Полина. — Этот жуткий топчан — просто стыд и позор. Пьеса Горького «На дне». Тебе нужен нормальный диван с ящиком для белья. Субботу посвящаем мебельным.
