Это был акварельный набросок, пейзаж, изображающий скалистый берег и сумрачное разорванное небо. Рисунков оказалось больше дюжины, и почти все запечатленные на них образы были мне знакомы. Карнавал уродов, утопленница, протягивающая руки к сидящим на печи ребятишкам, люди, склонившиеся над разрытой могилой, вампиры, сжимающие в объятиях свои жертвы, золото египетской гробниц утлый челн Харона и воронка Аида… Несколько листов были сплошь изрисованы изображениями стройной, худой женщины. Тонкие карандашные линии очерчивали ее фигуру, профиль, изящно изогнутую маленькую руку. Я узнала графиню Софию Вольскую. Кроме больших листов, в рулоне обнаружилось некое подобие тетрадки, сшитой из разных по формату и качеству листков. Она открылась примерно на середине, видимо, на эту страницу заглядывали чаще других. Тщательно вычерченный тушью лабиринт из четырех змей занимал ее верхнюю половину. Под символом протянулись строки, написанные четким, красивым почерком. Я с жадность потянулась к заветным словам, но… Они были написаны не по-русски!
— Виктория! Ты сошла с ума! Одна в доме, и даже дверь не заперта, — посреди мансарды стояла мама, — твое счастье, что папа на дежурстве. Я пришла домой усталая, голодная, мне вдруг звонит мальчик и сообщает — ваша дочь осталась ночевать в Борисовке! Как это понимать?!
— Мам, зря ты волнуешься, я бы приехала утром и даже успела бы в школу.
— Утром! В городе — маньяк, в деревне две трети домов пустые, ты соображаешь, что натворила?
Мама отчитывала меня довольно долго, и, улучив момент, когда ее гнев пошел на убыль, я протянула рисунки:
— Смотри, это тот самый документ, о котором тебе рассказывал дедушка.
Она внимательно рассмотрела находку. Отложила рулон:
— Довольно любопытные бумаги. На мой взгляд, это работы очень хорошего художника. Правда, судя по избранной тематике, у него была довольно сильно расшатана психика. Впрочем, таков удел большинства талантливых художников. Мама Светы Акулиничевой искусствовед, и когда-нибудь мы покажем ей эти рисунки. Но даже такая находка ничуть не оправдывает твоего поведения, Виктория.
— Самое главное — здесь, — я протянула тетрадь, — тут все написано, только непонятно, на каком языке.
— Не на английском и не на немецком. Возможно, на испанском или итальянском.
— Тогда — на итальянском. Акулиничева показывала репродукцию этой картины, под ней была подпись — неизвестный итальянский художник середины девятнадцатого века.
