В какой-то момент я поймал себя на том, что перестал подбивать уголки на одеяле. Это было началом моего падения. Необязательность, расхлябанность, инертность вскоре стали обязательными составляющими моего нынешнего образа жизни…
Ну и козел же в погонах я был раньше!
Впрочем, и Крис когда-то был суворовцем! Узнал я это потом, когда отмечали годовщину ихнего суворовского выпуска. Собралось народу немного, человек двадцать, зато охват был большой: глава ооновской комиссии, солист Мариинки (драматический тенор), водопроводчик, хозяин города Тюмени, автор памятника Фанни Каплан, секретный космонавт, рыбак с Дальнего Востока, начальник Иерусалимской полиции… А о дамах, которые украшали собой это сборище, я вообще промолчу, потому что никто не поверит.
Криса они держали за большого музыканта и возмущались, чего это он не выступает, когда теперь все можно. Только один-единственный раз сыграл у Курехина в «Поп-механике», произвел фурор – и что? Крис только отругивался: пусть вам Вишняускас играет…
Чего-то они, видно, с этим Вишняускасом не поделили.
Ликование по поводу выпуска началось почти официально, но вскоре преобразилось в сон упоительный, магометанский рай; я уж и думать забыл, что такое возможно в действительности…
Короче, старички дали дрозда по-суворовски: не числом, а умением.
И убедился я, что именно предыдущее поколение, поколение пятидесятилетних, за короткий период хрущевского послабления сумело хватить и, главное, усвоить столько свободы, сколько нам и не снилось, а нынешним – так просто не нужно…
Но это я отвлекся.
События, которые перевернули всю нашу жизнь, начались достаточно тривиально: часа в четыре утра раздался звонок, а чуть попозже заявился и сам клиент. Был он давним Крисовым приятелем, комсомольским начальником среднего звена, и я помню, как он слезно просил Криса разыскать печать, пропавшую во время очередной комсомольской «случки». Теперь он гордо носил форменное новорусское пальто и кличку Скачок. Физиономия его, вопреки науке анатомии, увеличилась раза в два, причем прежнее задорное личико странным образом сохранилось, будучи вписанным в сизо-багровые мясистые ягодицы. И вот по этим ягодицам текли самые неподдельные слезы.
– Крис, Крисюха… Ванька, блин… вы Коростыля помните? Ну, картины его – и у меня висят, и в этом… нефтеперегонном, как его?.. Центре Помпиду, и в галерее Гугенхейма…
– Помним, – ответил Крис за нас обоих.
– Опять, дурачок, сбежал из психушки. Позавчера еще сбежал, а хватились только утром вчерашним, козлы, за что я им платил, не знаю, а мне только вечером позвонить решились – не гостит ли такой у вас… он уже, считай, сутки как мертвый, а они звонят, представляешь? Он же всегда ко мне прибегал, а сейчас вот – не дошел. Он же доверчивый был, Серега… Замочили его по дороге какие-то уроды. И не просто замочили… а с выдумкой…
