Он с силой и нервно лепил хлебные шарики худыми пальцами с длинными ногтями.
Верещагин достал итальянский карандаш, альбом и начал делать набросок портрета Скобелева. Большие, глубоко сидящие глаза художника приобрели какую-то особую строгость, губы спрятались в слегка курчавящихся усах.
В дверях появился ладно скроенный, весь налитый силой молодой казачий офицер.
— Разрешите войти? — Ярко-синие глаза дерзко глядели на мир из-под каштанового чуба. Такого же цвета усы узили губы. Фуражка как-то по-особому лихо была заломлена набекрень.
— Что такое, Петр Архипович? — странно-уважительно в обращении к такому молодому человеку спросил Скобелев. Представил Верещагину — Мой ординарец, хорунжий[23] Войска Донского — Дукмасов.
Офицер замедленно приставил правую ногу к левой, браво щелкнул каблуками. Даже в его манере подносить руку к козырьку так, будто на руке висел огромный груз, чувствовался щеголь.
— Летучая почта, — доложил он.
— Давай сюда, — приказал Скобелев.
В комнату вошел юный донской казак. Доложив о прибытии и назвав себя вестовым Алексеем Суходоловым, казак протянул пакет генералу.
«Странное совпадение, — подумал Верещагин, — донской казак… Алексей». Но расспрашивать сейчас не стал, это было бы неуместно.
Отпустив казаков, Скобелев сказал:
— Люблю этого хорунжего — отчаянная голова.,
* * *
Дукмасов рос мальчишкой отпетым. За озорство, леность к наукам, драчливость его исключили из кадетского корпуса, и отец записал Петьку в безнадежные. Но с возрастом дурости поубавилось, а склонности к делу военному определились яснее, хотя необузданность натуры все еще изрядно сказывалась. Здесь, на войне, богом Дукмасова был Скобелев. По одному его взгляду хорунжий готов был в одиночку полезть на любой редут.
В жизни мужской Дукмасов не признавал нежностей, деликатного обхождения, хотя гусарства у него хватало, и по женской части был он редкостный мастак. Но все сводил и в этом к ухарству, кавалерийским налетам, а добившись своего, сразу утрачивал интерес к взятой крепости, потому что нисколько не тратил на это сердца.
К чести Дукмасова будет сказано, хвастаться подобными победами, как, впрочем, и иными, он не любил, считая это немужским занятием и нарушением какого-то неписаного кодекса. Если же в офицерском кругу и начинались разговоры о женщинах, женитьбах, Дукмасов обычно помалкивал, хотя как-то проговорился, что «ни в жисть прочно с бабой не спутается, потому что это ни к чему».
