Увидев сына за столом так поздно, Жечо нахмурил белесые брови, просипел:
— Долго нежишься!
Но, решив в первый день приезда сына не докучать замечаниями, сел за стол напротив, налил себе в кружку молока с густой пенкой. Пальцы рук его обросли кустиками волос, казались измазанными кирпичной пылью. Издали донеслась канонада.
Жечо встревоженно повернул к окну плоское лицо. При этом его большие, в щетине, уши словно бы подвернулись немного вперед, а белая шишка за ушами напряглась.
— Хорошо, что ты едешь в Плевну, — сказал он и, вытащив из кармана клетчатый платок, трубно высморкался, — русские джанибеты[4] могут появиться здесь.
Жечо помолчал, снова прислушался.
— Запомни мои слова: деньги делают человека человеком, благородным челеби, эфенди. Имеешь их — тебе и почет и вожжи в руки.
Марин промолчал, но внутренне был вполне согласен: он не раз видел, как должники заискивали перед отцом, кланялись ему, называли благодетелем. Но тут же вспомнилось и другое: как плевал с презрением в сторону их дома тот крестьянин, что живет в крайней хате села.
Словно угадав его мысли, отец продолжал:
— А если какая-нибудь нищая шваль, как этот шелудивый пес Ивайло Конов из Царевца, захочет камень в руки схватить, то выложишь несколько монет перед Мехмед-пашой, и его зал тип быстро утихомирят сволочь! Ты слышал о семье джелепчиев[5] Чалыковых? Захотели — и сменили пашу. А какой дворец построили в Филиппополе!
О миллионерах Чалыковых Марин, конечно, слышал. Они прибрали к рукам почти всю торговлю скотом в стране, монопольно отправляли в Константинополь огромные партии овец, кожи, рога. Их овчары сопровождали многотысячные стада на зимовку во Фракию.
Ну, еще бы не слышать и о главном джелепчие Чалыкове, у которого в подчинении находились вооруженные охранники скота, одетые в особую форму, мясники, пастухи, счетчики.
Не понимая, для чего завел этот разговор отец, Марин сказал:
— Конечно, слышал…
— О-о-о, это ум! Ты думаешь, богатые болгары не нужны султану? — Он привычно покосился на большой портрет Гамида над камином: если, не дай бог, придут русские, его сразу же надо снять. — Еще как нужны! Мы здесь опора султанского порядка. Без нас все расползлось бы. На одном кнуте да ятагане не удержишься. А перед богатым болгарином любой турецкий чиновник на цыпочках ходит, ждет от него выгоду. И свои лебезят, выю гнут… Будь послушен, Марин, и я сделаю тебя всесильным.
Марин внутренне напрягся: «Ну, я уж как-нибудь найду применение капиталам».
