Некоторое время я стояла у окна, глядя на сад и частокол деревьев позади него. Что-то было гипнотическое в панораме, возникшей внезапно, будто из ниоткуда. Вглядываясь вдаль, я чувствовала себя так, словно я одна в доме. Я не привыкла к рассветному солнцу — все вокруг казалось призрачным. Мне подумалось, что и Ребекка Фишер, возможно, приходила сюда на рассвете, когда начала получать анонимные угрозы, стояла на этом самом месте, не зная, что предпринять, не находя, как и я, покоя во сне. Я вспомнила о собачьем ошейнике, забытом в шкафчике; вспомнила, что в марте, когда она водила нас по дому, мы не заметили ничего, что указывало бы на животное в доме. Воображение нарисовало картинку: собака лежит в углу у двери, безучастно наблюдая за хозяйкой, а та вспоминает, за что ее так ненавидят…
Поежившись от утренней прохлады, я оторвала взгляд от пейзажа, сварила себе крепкий кофе, закурила и устроилась за столом, положив перед собой большой блокнот и шариковую ручку. Намеренно отмахнувшись от витавших, казалось, вокруг меня воспоминаний и образов, я сосредоточилась на фактах. Трагедия, ужас — все то, что может быть сплетено в художественный замысел.
Сделать это оказалось проще, чем я предполагала, — основной сюжет романа, пришедший мне в голову вчера, был развит и дополнен с почти пугающей меня быстротой. По мере того как я наспех заносила в блокнот пометки к начальному этапу повествования, новые подробности уже вырисовывались в воображении. Девочка-убийца, создавшая себе под прикрытием вымышленного имени совершенно новую, счастливую респектабельную жизнь и репутацию столпа деревенского общества. Ее обходительная соседка, на деле мстительная шантажистка, — в прошлом офицер полиции, узнавшая на пенсии, почем фунт лиха. Случайная встреча в местном магазине и моментальное узнавание…
Мой неразборчивый почерк не поддается расшифровке. Со временем он переродился в мелкие, разные по высоте закорючки — такое впечатление, будто кто-то диктует мне текст со скоростью несколько тысяч слов в час, а я, не владея стенографией, пытаюсь не пропустить не единого. Я продолжала лихорадочно строчить свои каракули, когда за спиной раздался голос Карла:
— Анни? Какого черта ты тут делаешь?
Я обернулась, испуганно вздрогнув, словно он застукал меня за постыдным или преступным деянием. В халате, взъерошенный со сна, Карл стоял в дверном проеме.
— Э-э-э… Решила кое-что написать. Точнее, кое-какие наброски сделать. До настоящей работы над романом еще очень далеко, — с фальшивой небрежностью произнесла я, будто меня привело сюда желание перехватить чего-нибудь, а не чувство нестерпимого голода. Зря старалась, судя по лицу Карла.
