Когда-то Н.Ф. Федоров, философ всечеловеческой памяти, призывал видеть за книгой создавшего ее автора. Читая лекции-очерки, я особенно чувствовала правду его призыва. Тексты Николая Ивановича сохранили свежесть живого, звучащего слова и совсем не похожи на сухие, наукообразные штудии, которые читать можно лишь на ночь глядя в качестве эффективного и безобидного снотворного средства. Они артистичны, пластичны и ярки, исполнены захватывающего динамизма — тут свои подъемы и кульминации, серьезные, порой трагические места и иронические пассажи, а порой — и уничтожающий, метко разящий сарказм. И при этом простота и доступность изложения, в которой нет ни капли поверхностности. Ибо за этой почти евангельской простотой — глубина знания и понимания русской литературы и жизни. А еще — собственная экзистенциальная позиция, достойно и мужественно пронесенная через многие годы.
Лекции-очерки, вышедшие в 2005 году, остановились на Лермонтове. Следующий цикл очерков должен был носить название: «Люди и книги сороковых годов». Николай Иванович был очень одушевлен этим замыслом, не раз говорил о нем при встречах, но завершить не успел…
* * *
От минирецензии в предыдущем фрагменте снова вернусь к лермонтовскому семинару.
То ли на первом, то ли на втором занятии прозвучал вопрос, которого я боялась с той самой минуты, как переступила порог семинарской аудитории:
— Вы имеете какое-то отношение к Гачеву?
— Нет, никакого, — твердо уверила я.
Николай Иванович посмотрел вопросительно, но ничего не сказал.
Разумеется, ложь скоро раскрылась.
— И зачем Вы меня обманули?
Я упорно созерцала линолеум, на котором, как ни трудись, нельзя было обнаружить ничего примечательного, и отчаянно боялась поднять глаза. Ну, как я могла объяснить, что совершенно не хочу, чтобы кто-то из преподавателей и сокурсников догадался о моих родственных связях с «тем самым Гачевым», автором «Ускоренного развития литературы» и концепции содержательности художественных форм, открывателем Бахтина и прочая, прочая, прочая.
Не знаю, понял Николай Иванович мои переживания или нет. Минуту помолчав, сказал:
— А ведь он у меня учился!
Я не нашлась, что ответить.
.. Два года назад, после трагической гибели отца, разбирая его бумаги, обнаружила в «Жизнемыслях» последних лет «Жизнеописание», начатое моментом рождения и доведенное до лета 1972 года. Среди прочего отец описывал послевоенный филфак: его духовную атмосферу, студенческую среду, преподавателей, читавших общие курсы (В.Ф. Асмус, С.И. Радциг и других), проводивших спецсеминары. Пробегая глазами по строчкам, буквально замерла на маленьком машинописном абзаце:
