Мягкий шорох прибоя, густая пелена тумана скрывали его возвращение.
Роса на серых ступенях. По второй ползет улитка. Ее панцирь чуть слышно хрустит под башмаком.
Всходя по лестнице, доктор шептал в свой сотовый телефон:
— Зимний шторм…
— Шторм — это вы, — ответила Сьюзен Джэггер.
— Спрятался в рощу бамбука…
— Роща — это я.
— И понемногу утих.
— В тишине я узнаю, что должна сделать.
Шагнув на площадку перед дверью, он приказал:
— Впусти меня.
— Да.
— Побыстрее, — добавил Ариман, выключил телефон, убрал его в карман и окинул тревожным взглядом пустынную набережную.
Неподвижно свешивавшиеся лапы пальмовых ветвей напоминали в тумане холодный темный фейерверк.
Раздался негромкий стук и поскрипывание: стул, подпиравший дверную ручку, был изгнан со своего места. Первый засов. Второй. Погромыхивание снимаемой цепочки.
Сьюзен приветствовала его скромно, без слов, но с покорным полупоклоном, напоминавшим движения японских гейш. Ариман переступил порог.
Он подождал, пока она закрывала за ним дверь и задвигала один из засовов, а потом приказал проводить его в ее спальню. Когда они шли через кухню, столовую, гостиную и по короткому коридору в спальню, он сказал:
— Мне кажется, что ты была плохой девочкой, Сьюзен. Я не знаю, как ты смогла затеять что-то против меня, как это вообще смогло прийти к тебе в голову, но я совершенно уверен, что ты что-то сделала.
Во время первого из его сегодняшних посещений, каждый раз, отводя от него взгляд, она смотрела на стоявшее в углу маленькое деревце. И каждый раз перед тем, как ее неподвижный взгляд упирался в растение, Ариман упоминал или о видеозаписи, которую уже сделал, или о ленте, которую намеревался записать при своем следующем визите. Когда она показалась чрезмерно напряженной и взволнованной, он велел ей назвать причину беспокойства, и когда она кратко сказала: «Видео», он сделал очевидный вывод. Очевидный и, возможно, неверный. Его подозрение было пробуждено, едва ли не слишком поздно, тем фактом, что она каждый раз смотрела на деревце-бонсаи; не на пол, как можно было бы ожидать от человека, сломленного чувством стыда, не на кровать, где происходили столь многие ее унижения, но всегда на маленькое деревце в шарообразной бронзовой вазе.
И теперь, войдя в спальню, он потребовал:
— Я хочу видеть, что находится в этой вазе, под плющом.
Она послушно направилась к бидермейеровской тумбе, но тут доктор увидел изображение на экране телевизора и резко остановился.
