— Посмотри на меня, Сьюзен.
Она подняла голову; ее глаза встретились с его взглядом, и доктору пришел на память отрывок из стихотворения Каммингса: «В твоих глазах живет зеленый египетский шум».
— В следующий раз, — сказал он, — я принесу свою видеокамеру, и мы сделаем еще одну видеозапись. Ты помнишь, как я первый раз снимал тебя?
Сьюзен отрицательно помотала головой.
— Это потому, что я запретил тебе помнить. Ты вела себя так постыдно, что любое воспоминание об этом могло заставить тебя покончить с собой. А я пока что не готов к твоему самоубийству.
Ее взгляд оторвался от его лица. Она смотрела на миниатюрное деревце-бонсаи в бронзовой чаше, которое стояло на бидермейеровской тумбе.
— Еще одну ленту, чтобы лучше помнить о тебе, — продолжал он, — в следующий раз. Я собираюсь дать простор своему воображению. На следующий раз ты будешь очень грязной девчонкой, Сьюзи. По сравнению с этой съемкой первая лента будет казаться диснеевским мультиком.
Хранение видеозаписей наиболее возмутительных актов его кукольных представлений не было мудрым поступком. Он хранил эти доказательства преступлений — на сегодня у него насчитывалась 121 лента — в запертом и хорошо укрытом хранилище, хотя, если бы дурные люди заподозрили о его существовании, они разобрали бы его дом доску за доской, камень за камнем и в конце концов нашли бы его архив.
Он шел на этот риск потому, что был в глубине души сентиментальным и питал ностальгическую тоску по прошлым дням, старым друзьям, отвергнутым игрушкам.
Жизнь похожа на поездку на поезде, и на многих станциях по пути люди, которые много значили для нас, покидают вагон, чтобы уже не вернуться туда, и в конце концов мы оказываемся в почти пустом вагоне… Эта истина печалила доктора ничуть не меньше, чем других мужчин и женщин, имеющих склонность к рефлексии, хотя его сожаления, бесспорно, очень сильно отличались от чувств, которые испытывали они.
— Смотри на меня, Сьюзен.
Она не отводила взгляда от растения на тумбе.
— Не упрямься. Сейчас же посмотри на папочку.
Ее полные слез глаза оторвались от деревца. В них читалась мольба позволить ей сохранить, по крайней мере, хоть каплю достоинства, мольба, которую доктор Ариман с удовольствием заметил и проигнорировал.
Вне всякого сомнения, на следующий же вечер после того, как Сьюзен Джэггер погибнет, склонный к ностальгии доктор будет вспоминать о ней с нежностью, его захлестнет задумчивое желание вновь услышать ее музыкальный голос, увидеть ее прекрасное лицо, вновь пережить множество тех прекрасных моментов, которые у них были. Это была его слабость.
