Наплакавшись вдоволь (чего я не делала последних несколько лет) и, всхлипнув в последний раз, я сказала:
— Твоя музыка. Она очень красивая, волшебная, но такой дикой грусти сродни только грусть, живущая в моем сердце. Ты сейчас играл музыку моего сердца… Как ты угадал?
— А тут угадывать особо и не надо было. Как только я тебя увидел, музыка возникла у меня в голове. Она как ты — красивая и печальная. У тебя есть твоя боль, ты хранишь ее, потому что еще на что-то надеешься. Отпусти ее. Пусть лучше будет шрам, ведь рана не может оставаться свежей бесконечно.
Мой гость задумался на секунду и продолжил:
— …В последнее время у меня получается только грустная музыка, потому что то, что я вижу вокруг себя, заставляет скорее грустить и вспоминать хорошие времена, чем радоваться и плясать.
Он протянул мне руку, и мы вышли в ночь. Луна все еще висела над рябиной, только взобралась немного выше. Птицы притихли. Недалеко сонно шумели верхушки берез. Суетливо прошуршал еж.
— Ты менестрель? — спросила я.
— Пожалуй, меня можно назвать менестрелем. Хотя я — обычный бродяга, — он держал свирель в руках. Ее рога белели во мгле, — я хожу по земле, встречаю разных людей, наблюдаю сплетение узоров судеб, собираю музыку, которой делятся со мной деревья и ручьи, города и села, люди и… нелюди.
Последнее слово он произнес громким зловещим шепотом. Я взглянула на него и увидела смех в его глазах. Они были добрыми — его глаза. Теплыми, небезразличными, живыми.
Мы молчали несколько минут. Потом я сказала:
— Раньше я тоже играла на свирели. Только я любила другую музыку. Она о том, как ласково светит солнце, как играют и смеются дети, как поют птицы, как весело звенят листья деревьев…
Менестрель молча протянул мне свирель — она была теплая в том месте, где он держал ее рукой. Я нерешительно взяла инструмент, коснулась пальцами дырочек, провела по стволу.
Я поднесла свирель к губам, вдохнула…
Резкий свист. Еще раз свист. Пальцы слегка дрожали. Я не могла играть. Я больше никогда не смогу играть на свирели. Я отдала ее хозяину.
— Нет, у меня не получиться… Не стоит ее дальше мучить.
— Я так не думаю, — сказал он, забрав свирель, — просто ты забыла, как это делать.
— Расскажи лучше о себе, — попросила я его, — где ты был, что интересного на свете видел?
Менестрель слабо усмехнулся:
— Да что мне про себя рассказывать? У меня — как у всех: свои радости, свои горести, свои хлопоты… У кого их нет?
— Зато у тебя есть сын… — прошептала я и на время уснувшая боль вновь схватила меня за виски.
