Кто, пользуясь редчайшей привилегией, попал в родильный дом, родильный зал, в том многое переменится, тому многое, ранее, может быть, несбыточное, вдруг покажется неважным. Здесь столько странного, столько неправдоподобного, а чудеса преобразуют наши понятия. Преобразующую силу источают матери, как ученицы, робко и покорно внемлющие строгости младенцев; и быстрые нянечки, снующие по коридорам, бесстрашно таскающие по трое новорожденных на каждой руке; и голубые костры в самом святилище — это пылают облитые спиртом столы, морозно-блестящие конструкции; и юные акушерки, еще не ведавшие любви девочки, назначенные зажигать костры в честь ее пречистого и кровавого торжества.
Ася здесь уже бывала. Ее здесь знали, пускали в ординаторскую, и она ждала, пока к ней, иногда на полминуты, даже не стягивая перчаток, выйдет Люся. Бывало, что приходилось ждать долго, бывало, что они курили вместе где-нибудь на лестнице возле окна или у дежурной сестры, или на диване в ординаторской. Главное, чтобы никто не мешал разговору. Хотя чаще всего они болтали о пустяках: о платье для Леночки, о Шуркиных двойках, о нелегком характере Асиного мужа. Или просто молчали, радуясь друг другу.
Но бывало, случалось, и всегда казалось, что совершенно случайно случалось, стихийно, просто так, ни с того ни с сего, на лестнице ли возле окна, в ординаторской ли, да где угодно, на Асю вдруг обрушивалась неожиданная, как взрыв, неопровержимая, как приказ, страстная Люсина тирада. О чем? Вот именно, о чем!..
Когда-то Ася пугалась: тонкая морщинка на Люсином лбу становилась твердой чертой, как бы отделяющей результат от решения, руки ее, сжатые в кулаки, давили карманы халата, глаза, добродушные, чуть сонные, ленивые, становились стальными и острыми, непреклонными, как ножи. Со временем Ася догадалась, что обвалы красноречия бывали чаще всего после сложной операции, после риска. Потом заметила, что стоило ей, Асе, поссориться с мужем, как Люся вдруг произносила хвалу Сереже; стоило заболеть Шурику, и Люся, еще не успевшая узнать о его болезни, торопилась заявить, что болезни детей даны женщине в очищение чувств. Был и такой случай: Ася потеряла кошелек с зарплатой, и Люся, которой она еще не успела пожаловаться, вдруг произнесла без улыбки, что недостаток денег есть одна из упоительных свобод, недооцененная человеком.
— Ты колдунья! — говорила Ася.
— Это что-то слишком научное, — отвечала Люся.
Они подружились в Рыбинске в сорок втором году, куда привозили раненых из Сталинграда. Бывало, по двое суток без сна Ася, хирургическая сестра в лейтенантском звании, и Люся, хирург, капитан медслужбы, не выходили из операционной. Леночке тогда было три года, она жила вместе с матерью при госпитале, и, чтобы не убегала во время бомбежек в госпитальный сад, Ася с Люсей сшили ей халат, сшили шапочку и маску, и Леночка ходила в палаты — лечить. Она гладила небритые щеки, она могла по часу держать за руку стонущего. В ее ладошке таилась сила, раненые знали и звали и ждали Леночку. Но она выросла, стала взрослой — добросовестный провизор, послушная девочка, прозрачный ручей с мягким дном и прямыми чистыми берегами.
