— Что там?
На внешнем рейде недалеко от маяка качался перископ.
— Подводная лодка, ничего особенного, — голосом недовольной няньки заворчал Саул Исаакович. — Идем, уже капает.
Но лодка всплывала. Парень просто застыл.
— Ох, промокнем.
Лодка всплывала медленно. С еле заметной постепенностью плешь вокруг перископа вырастала в длинную покатую спину. «28». На весь порт ослепительно сверкнул ее белоснежный номер.
«Зачем она всплывала, чтобы сразу же с той же медленностью опять погрузиться в только ей доступную пучину?» — озадачился Саул Исаакович.
«Ах, Боже мой, Боже мой! О панфиловцах! О двадцати восьми героях-панфиловцах я доложен был сказать! Что за память! Что за несчастная голова! Там было много казахов, погибших за Москву!» — стучал себя по лбу Саул Исаакович, когда дома стащил насквозь промокший пиджак и включил радио: «Мой дух не изнемог в огне противоречий…» Читали стихи Брюсова.
День Гришиного приезда объявил себя сам. У Мони не было никаких новых сведений или уточнений. Но месяц ожидания убывал, и вот пришел день, пришло утро дня, и Моня без колебаний обозначил — сегодня.
Он налил в тонкие промытые стаканы воды из крана, расставил их по комнате — на столе, на телевизоре, на полке. Повесил у двери необходимые подтяжки.
— Сегодня приезжает Гриша и будет здесь, — возвестил он.
В стаканах сверкали серебряные ободки, играло радио. Клара сидела молчаливо. В два часа пообедали, но посуду Моня мыть не стал — накрыл опрокинутым тазиком. Он сидел у пустого стола и представлял, как все произойдет.
Потускнела вода в стакане, померкли ободки. Включили телевизор и смотрели его допоздна, а когда легли, долго делали друг перед другом вид, что заснули. Не выдержала Клара:
— Как ты думаешь, твой брат придет завтра?
— Спи, откуда я знаю!..
Моня не ошибся, он не мог ошибиться. Гриша прибыл. Но первый день праздника Мария Исааковна решила оставить себе. Получив телеграмму, она заперлась дома, чтобы ни с кем не говорить и не проговориться. Сегодня Гриша принадлежал ей.
Весь месяц его письмо лежало на столе и освещало комнату голубым светом. Мария Исааковна то читала его опять, то плакала, едва взглянув на помятый конверт. Весь месяц в голову лезли совершенно детские глупости. Она представляла, например, какие расстояния и страны лежат между нею и Гришей, и города в странах, и поля, засеянные и заброшенные, и леса, светлые и непроходимые, и болота непролазные, и деревни, и виноградники, и океан. И если бы Гриша шел к ней, думала она, по всем дорогам и тропинкам, то на путь и ушли бы годы разлуки. И воображала его идущим с котомкой по лесу и через мостик, и по пыли, и под дождем.
