— И гамельнские жители так и позволили их увести? — спросили в один голос Мержи и капитан.
— Они их провожали до горы Коппенберг, где была пещера, теперь заваленная. Флейтист вошел в пещеру, и все дети за ним следом. Некоторое время слышны были звуки флейты, мало-помалу они затихали, и наконец все умолкло. Дети исчезли, и с тех пор о них ни слуху ни духу.
Цыганка остановилась, чтобы судить по лицам слушателей о впечатлении, произведенном ее рассказом.
Первым начал говорить рейтар, бывавший в Гамельне:
— История эта настолько достоверна, что, когда в Гамельне идет речь о каком-нибудь событии, всегда говорят: «Это случилось двадцать лет, десять лет спустя после ухода наших детей… Господин фон Фалькенштейн>{33} разграбил наш город через шестьдесят лет после ухода наших детей».
— Но всего любопытнее, — сказала Мила, — то, что в это же время, далеко оттуда, в Трансильвании, появились какие-то дети, хорошо говорившие по-немецки, которые не могли объяснить, откуда они пришли. Они поженились на месте и научили своих детей родному языку, откуда и пошло то, что в Трансильвании до сих пор говорят по-немецки.
— Они и есть те гамельнские дети, которых дьявол туда перенес? — спросил Мержи с улыбкой.
— Небом клянусь, что это верно! — воскликнул капитан. — Я ведь бывал в Трансильвании и отлично знаю, что там говорят по-немецки, меж тем как вокруг лопочут на каком-то тарабарском языке.
Свидетельство капитана имело не меньший вес, чем многие другие доказательства.
— Хотите, я вам погадаю? — спросила Мила у Мержи.
— Пожалуйста, — ответил Мержи, обняв левой рукой за талию цыганку, меж тем как ладонь правой подставил ей для гаданья.
Мила минут пять рассматривала ее молча и от времени до времени задумчиво покачивала головой.
— Ну, дитя мое, получу ли я в любовницы женщину, которую я люблю?
Мила щелкнула его по руке.
— Счастье и несчастье; от голубого глаза — и зло, и добро. Хуже всего, что ты прольешь собственную свою кровь.
Капитан и корнет хранили молчание, по-видимому оба одинаково потрясенные зловещим концом предсказания. Трактирщик в сторонке размашисто крестился.
— Я поверил бы, что ты — настоящая колдунья, — сказал Мержи, — если бы ты могла сказать, что я сейчас сделаю.
— Поцелуешь меня, — прошептала ему на ухо Мила.
— Она колдунья! — воскликнул Мержи, целуя ее. Он продолжал тихонько беседовать с хорошенькой гадальщицей, и, по-видимому, с каждой минутой они все больше и больше столковывались.
