— говорил он. В преклонении перед Наполеоном молодой креол не был одинок. Стендаль писал о восторге, который пробуждала слава первого полководца французской республики «во всех благородных сердцах». Давид и Беранже, Байрон и Мицкевич, Гейне и Лермонтов прославляли Наполеона. Для них его имя ассоциировалось с борьбой за свободу, с революцией.
Убежденный республиканец, Боливар не мог простить своему кумиру измены. Он отклонил приглашение испанского посла присутствовать на церемонии в соборе Нотр-Дам и осудил Наполеона так же решительно и бесповоротно, как это сделали Руже де Лиль, автор «Марсельезы», предсказавший в письме к императору Франции его бесславный конец, или Бетховен, в гневе разорвавший ноты «Героической симфонии» с посвящением Наполеону. «Для меня он с этого дня лицемерный тиран!» — воскликнул Боливар. И вновь обращаясь к этому событию, он сказал: «Даже его слава мне представлялась исчадием ада с того момента, как Наполеон облачился в императорскую мантию».[26]
Некоторые биографы Освободителя ставят здесь точку, считая вопрос исчерпанным. Но так ли это? Боливар вряд ли стал бы великим деятелем, если бы ограничивался в оценке исторических событий только дихотомией «добро — зло» и воспринимал окружающую многокрасочную действительность в контрастном черно-белом изображении. Находясь в Букараманге, в один из редких в его жизни моментов отдыха, Боливар рассказывал в 1828 году сопровождавшему его полковнику Луису Перу де Лакруа о своих размышлениях по поводу коронации Наполеона, которая поразила его не столько помпезностью церемонии, сколько демонстрацией любви к герою Франции со стороны огромной массы народа (в ходе плебисцита 3 млн. 572 тыс. голосов были поданы за провозглашение Наполеона императором и 2579 — против (Манфред А. 3. Наполеон Бонапарт. — М., 1980. — С. 452)). Сколь же велико воздействие знаменитости, «распространяющееся почти на весь континент и, можно сказать также, на весь мир»?
Боливара одолевали мучительные раздумья о противоречиях истории, крутых поворотах общественного развития, сложном взаимодействии между личностью и массами, о диктатуре и демократии. Как мог французский народ, задавал он себе вопрос, ненавидящий тиранию и жаждавший равенства, безучастно лицезреть попрание завоеванной свободы? «Корона, которую водрузил Наполеон на свою голову, мне казалась жалкой и старомодной, а истинно великими представлялись всеобщее одобрение и интерес, вызываемые его личностью. Это, должен признаться, побудило меня размышлять о рабском состоянии моей родины и о славе того, кто ее освободит».
