«Г. Cocceji, брат канцлера, в главе правительственных лиц явился к Петру с приветствием и поздравлением с благополучным прибытием. Он застал гостя с двумя русскими барынями. Петр нежно обнимал своих собеседниц, что продолжалось до тех пор, пока его не отвлекли приветственною речью». Как ни странно было для немцев подобное бесцеремонное обращение в их присутствии, но все это было ничто в сравнении с тем, что они увидели на другой день. Герцогиня Мекленбургская с мужем, прибывши из Шверина, чтобы повидаться с тестем и проводить его в Берлин, сделали государю ранний визит. Петр выбежал к племяннице навстречу, нежно ее обнял и повел в соседнюю комнату, где заботливо посадил ее на диван, оставив герцога и его свиту из передней следить за его ласками в растворенную дверь…
В Магдебурге начальствовал князь Ангальт-Дессауский, родной дядя разведенной герцогини, первой жены Карла-Леопольда. Князь был с визитом у герцога, но не умел скрыть выражения своих внутренних чувств. Царь Петр в бытность свою в Магдебурге остановился у герцога. «Итак, – замечает Эйхгольц, – сделанные для приема его величества в королевском доме приготовления остались напрасными». Герцог предложил царю на завтрак чаю, но его величество потребовал бургундского, спрося герцога, сколько он утром пьет чаю?
Герцог, показывая на стакан, сказал: «Вот столько».
Царь отвечал: «Так вы фофан![23]» (Wet ghy bint een Geck).
Герцог, чтобы отделаться от сего упрека, сказал, что он поступает по совету своего лейб-медика Шапера.
Однако ж царь нимало не смягчил прежнего слова и отвечал сухо: «Soo is hee noch een grosser Geсk as hy!» (Так он еще больше фофан, нежели вы!).
После того герцог подал царю вышеупомянутую меморию свою, которую государь вручил секретарю Остерману для перевода на русский язык, а сам пошел посмотреть собор и другие достопамятности Магдебурга.
Возвратясь домой и прочтя меморию герцога, царь сказал ему: «Что вы тут затеяли? Это вещи несправедливые и весьма тиранские. Не забывайте, что император этого никак не позволит, а я не могу и не хочу вам помогать в подобных делах».
Герцог возразил, что империя и ее чины (das Reich und seine Stande) долженствовали бы ему содействовать.
Царь повторил несколько раз с негодованием: «Pfui, Reich! Pfui, Reich!», будто в насмешку герцогу за его неосновательное предположение, а герцог и его советники стояли пред царем, как масло на солнце (wie Butter an der Sonne), и не смели рта открыть, дабы не услышать от него титулов, подобных тому, каким он прежде почтил герцога.
