. С. О. Шмидт, исходя из отчета русского посла, замечал, что «в представлении иностранцев А. Ф. Адашев был «правителем земли» и «ближним человеком» государя»
>{190}. Однако А. И. Филюшкин решительно выступил против такого рода интерпретаций. Имея в виду слова Станислава Карнковского, сказанные Ауке Новосильцеву, он пишет: «Данная речь часто используется исследователями в качестве «неопровержимого доказательства» обладания А. Ф. Адашевым реальной властью и статусом временщика, равным Борису Годунову. Но они не обращали внимания на ответ А. Новосильцева на слова С. Карнковского (например, С. О. Шмидт просто опустил его в своей публикации данного отрывка из посольских книг). А реакция русского посланника весьма примечательна. Дело в том, что он… категорически опроверг заявление С. Карнковского! Л. Новосильцев прокомментировал его следующим образом: «Олексей был разумен, а то не Олексеева верста, то великий человек, боярин и конюший… а разумом его Бог исполнил всем, и о земле великой печальник». Таким образом, с точки зрения русского дипломата, статус Адашева оказывается гораздо ниже статуса Годунова («не Олексеева верста»), то есть он не являлся временщиком. Он не был ни политически весомым («великим») человеком, ни «печальником о земле». Видеть же в словах «Олексей был разумен» что-либо, кроме признания незаурядных талантов государственного деятеля (коими, как мы знаем, Адашев, несомненно, обладал), будет некорректным. Фигура Адашева была хорошо известна в Литве из-за его дипломатической деятельности в 1559–1560 гг. и поэтому нет ничего удивительного, что о нем слышал гнезненский епископ. Источником же его трактовки роли Адашева как временщика, с нашей точки зрения, могла стать имевшая хождение в Литве и Польше ИВКМ»
>{191}.
Мы намеренно привели столь пространную выдержку из книги А.И.Филюшкина, чтобы нагляднее продемонстрировать исследовательские приемы автора. Начнем с последнего утверждения его о том, что источником трактовки Станиславом Карнковским роли Алексея Адашева в качестве временщика могла стать известная в Литве и Польше «История о великом князе Московском» (ИВКМ) Андрея Курбского. Это допущение было бы уместным в том случае, если бы Карнковский не сказал, откуда он почерпнул сведения об Адашеве. Но он прямо указал на источник своей информации, упомянув в данной связи «вязней» (пленников), побывавших в плену у русских.
Это они, «вязни», воротясь домой из плена, рассказывали своим соотечественникам об увиденном и услышанном в Москве, где еще хранили память об Адашеве, находя общее между ним и Годуновым. От этих бывших пленников Станислав Карнковский узнал о добродетелях Бориса Годунова и его сходстве в качестве правителя с Алексеем Адашевым, о чем гнезненский архиепископ поведал сам московскому послу Л. Новосильцеву. Вот почему иные предположения, на наш взгляд, здесь совершенно излишни. Однако важно отметить, что независимо от сочинения Курбского (ИВКМ) в Москве после смерти Ивана IV курсировали сведения об Алексее Адашеве, в которых он как правитель Руси уподоблялся Борису Годунову. Перед нами, следовательно, еще один, хотя и своеобразный, по-видимому, устный, но самостоятельный источник, подтверждающий правдивость характеристики правительственной роли Алексея Адашева, данной Иваном Грозным и Андреем Курбским.
