Никогда не говорить г-же Буассо о любви и вместе с тем делать все, что могло довести ее страсть до предела, если только эта страсть была непритворной и истинной, — таков был план поведения, на котором остановился Федер скорее из робости, нежели из расчета. Ибо если страсть г-жи Буассо была истинной страстью, то она могла выдать себя, и это закрыло бы перед Федером двери ее дома. Своей робостью, своей боязнью рассердить г-жу Буассо он хотел заставить ее заговорить первой, что неизбежно привело бы к окончательному решению. Однако Федер не мог ничего скрывать от Валентины и признался ей, что страшно боится подозрений Делангля, после чего между весьма благочестивой двадцатидвухлетней женщиной и безумно влюбленным в нее двадцатишестилетним молодым человеком произошел странный разговор:
— Как быть, если Делангль скажет г-ну Буассо, что все мои старания помочь ему осуществить его честолюбивые стремления объясняются лишь тем, что я безумно люблю вас? Что ответить?
— Надо решительно отрицать. Ведь эта страсть была бы преступной.
— Но если человек, хоть немного разбирающийся в людях и в страстях, посмотрит на меня, бросит на меня лишь один взгляд, он сразу увидит, что я люблю. Где набраться бесстыдства, чтобы отрицать истину, которая так очевидна?
— И все-таки надо отрицать: скоро эта греховная любовь угаснет.
Однажды на одном из блестящих обедов в Вирофле заговорили о неожиданных успехах м-ль Рашели[34].
— Эта молоденькая девушка не допускает преувеличений в изображении страсти — вот что мне особенно в ней нравится. В некоторых местах роли Эмилии из «Цинны»[35] можно даже подумать, что она просто читает свою роль. Это тем более приятно, когда находишься среди людей, которые любят все преувеличивать. Романисты, серьезные писатели, поэты, художники — все у нас преувеличивают, чтобы заставить себя слушать.
Ни один из гостей не ответил на слова Буассо. Они были настолько для него необычны, что все замерли, пораженные изумлением.
Некоторое время тому назад Федер раздобыл для своего друга литературного корреспондента; он выбрал бедного, удалившегося от дел сочинителя водевилей. Двадцать написанных им строчек ежедневно приходили в Вирофле; они заключали в себе мнение, которое следовало высказать о вчерашней пьесе, о промышленной или художественной выставке, о смерти черепахи, о процессе Сампайо, и т. д., и т. д. За каждое из таких писем г-н Буассо согласился платить по десять франков, не зная, что почти все они были сочинены Федером. Правда, эти фразы не вполне гармонировали с обычной манерой разговора миллионера, но внимание людей, к которым он обращался, было в первую очередь поглощено тем, чтобы понять их смысл. Забавнее всего было то, что Буассо, ни слова не сказавший Федеру о возникновении переписки, смело выдавал ему за собственные, экспромтом придуманные идеи те самые мысли, которые Федер излагал в письме, написанном накануне.
