Антон неожиданно открыл дверь своим ключом и раздражённо хлопнул по кнопке звонка, негодуя на материнскую забывчивость да дверную цепочку. Анна Ильинична заторопилась, я напряглась. Он вошёл, пошарил в карманах, вытащил две пачки сигарет и зажигалку из синего пластика. Преувеличенно небрежно бросил всё в кресло, сделав вид, будто бы только нас заметил.
— Привет,—поздоровался он почему-то только с Сашей.
— Привет,—поздоровалась она.
Мне всегда нравилась эта её непосредственность. Если Саше «тыкали», она отвечала тем же. Чужая мамаша старанья ради обязательно замечала: «Разве тебя не учили говорить незнакомым людям вы?». И тут надо было менять тему или уводить Сашку побыстрей, иначе реплика: «А тебя?» грозила очередной тирадой. Тирадой про то, как стыдно хамить, куда смотрят родители и что грубой быть плохо и некрасиво. Мне же в такие моменты на память приходили писательские рассуждалки, начавшиеся ещё столетья назад, кажется, с «Очерков Бурсы». Мол, ребёнок тоже человек, только у него, как у собаки, проблемы с самовыражением, и не всякому объяснишь, что дело тут не в воспитанности или отсутствии хороших манер.
— Хочешь, покажу скальпель?—спросил Антон. Сашка согласно закивала на незнакомое слово.
Он пошёл в прихожую и зашуршал, видимо, в своей сумке.
— Вы всегда с собой носите рабочие инструменты?—не утерпела я.
— Всегда,—недовольно буркнул Антонов голос.
— А зачем, не скажите?
— За шкафом.
Уже в комнате добавил:
— Просто нравится, вы не думайте, он нулевой, две недели только со склада. Чистенький.
Повертел перед Сашкиным носом литым хирургическим ножичком, с гордостью подержал на свету, но в руки так и не дал.
— Оружие врача,—улыбнулся Антон,—металли-ческий, гладкий, приятный.
Анна Ильинична спохватилась, что сын ещё ничего не ел, и пошла на кухню.
Антон представился. Я ответила, он поинтересовался:
— Ты знаешь, где я работаю? Я пожала плечами:
— Знаю.
— Не боишься? Ещё ребёнка привела.
— Нет.
— Это хорошо.
Собственно, так началось наше знакомство.
Саша проснулась в половине шестого. Солнечные квадраты переползли с пола на стены. Выцветшие зеленоватые обои с ромбовидным тиснением от этой световой насыщенности казались новей.
— Что тебе снилось?
— Собака, большая коричневая,—Сашка потягивалась.
— Ты испугалась?
— Нет. Мы играли, было весело.
— Значит, тебе приснился друг.
Саша задумчиво отвела глаза в сторону. Мы замолчали.
«Собака, большая коричневая»—мечта каждого ребёнка. Спросишь зачем,—посмотрит непонимающе, не ответит или, наоборот, скажет: «Ну, как это?». Старший останется в недоумении, а младший уверится в своей правоте. Действительно, что может быть очевидней этой нераздельности? Ведь любой, только научившийся говорить, заверит, что ребёнку без собаки ни в коем случае нельзя. Я порой думаю в самом деле завести пса. У Сашки и так мало детского. Игрушки, конечно, хорошо, да с собакой хоть поговорить можно. Но опять же надо кормить и гулять, а у меня ни средств, ни желания. Я помню себя в её возрасте. То же чувство, чтоб обязательно—собака огромная и добрая, всё понимающая, но главное, своя. Совсем взрослые и скучные люди думают, что это всего лишь прихоть. На самом же деле—острая необходимость. Наверное, поэтому Сашка тискала во дворе всех хозяйских собак и бродячих котов.
