Катя сама не заметила, как перебралась на топчан, принадлежавший, видимо, брату, и, подтянув по привычке коленки к животу, уснула.
Её разбудили шаги по дому, чайник, запевший, как оса, запах бензина и кашель матери. Катя поднялась — горел свет, на дворе уже стояли сумерки, родители накрывали стол.
— Мама! Мамочка!.. Папа!.. — Катя обняла мать и закивала отцу. — Извините, не знаю, где что. надо было яичницу поджарить?.. — Она помнила, что отец любил яичницу. — Ой, такая была поездка!. Как я вам благодарна!
— Нам-то за что? — отец как-то странно смотрел на неё. — Это уж партии-правительству… или как теперь?
И Катю удивило, что и мать смотрела на неё непривычно пристально.
— Как себя чувствуешь, дочка?
— Нормально.
— Говорят, ты купалась.
— Где? — Катя покраснела. — А-а… Да с дороги хотела окатиться… Я не знала, что тут подглядывают. А что?
— Ничего. Осенью как, учиться пойдём? Или работать? Тебе врачи что сказали?
— Врачи? Ничего.
— Совсем ничего? — накаляющимся голосом переспросил отец и, стукнув кулаком по столу, смирив себя, прошептал — С-суки!..
— Коля! — умоляюще прервала мать этот малопонятный разговор. — Давайте есть. — И позвала:
— Витя-я? Ты скоро?
Вошёл брат, обтирая ладони о штаны в опилках. От него пахло струганым деревом.
— Готово, — сказал он. — Сверху поролон ей кину— будет, как царевна, спать… — Катя поняла, что Витя мастерил ей лежанку.
— Ой, мам… а в Венеции у нас были койки! Что в длину, что в ширину.
— Потом расскажешь. Небось от картошки отвыкла?
— Папа, ты что же всё в окно глядишь?
— Налей.
— Коля, тебе сегодня не надо.
— Как это не надо? Дочь приехала.
Мать ушла в сени, а Катя быстро проговорила:
— Пап, а у них там вина… красное называется кьянти.
— Потом! — чуть не зарычал отец. Видимо, его глодала какая-то обидная мысль, он пробормотал — Все на свете знают, что нам, русским, надо… когда пить… где нам жить… когда помирать… А вот хрен им! Скоро ты?!
Мать уже наливала ему в стакан водки.
Отец угрюмо выпил и начал жевать хлеб. Катя ещё раз хотела было как-то скрасить стол рассказом об Италии:
— А ещё они перед едой молятся…
— Потом как-нибудь! — отец повернулся к Вите. — Уголь дадут, нет?
— Обещали, — Витя, подражая отцу, ел с суровым видом картошку с хлебом.
— Нам всю жизнь обещают… сначала коммунизм обещали, потом капитализм. А в итоге— люди всё хуже живут, да ещё их травят, как тараканов… — Отец вынул из кармана что-то вроде карманного фонарика с плоской батарейкой и прислонил к стене дома. — Так. Даже здесь… около тридцати… Ну-ка, твои волосы? — и он больно ткнул железкой в голову Кате — Тэк-с. Тридцать.
