В неподвижную спину. Хотя б оглянулся,
Только рыкнул, чудовище: «А ни черта!» —
Как навстречу нам прыгнул бугор…
Захлебнулся
Я горячею болью, и всё… Пустота…
Прихожу в себя — ночь… Где Осадчий?! Ни звука…
Где олени? — следы от полозьев текут
Из-под пальцев, снежком притемнённые… Вьюга
Зачинается, значит? И тут
То ли шелест какой, то ли шёпот… Осадчий?!
Точно, он выползает из мрака. «Нога…» —
Прохрипел. Ну, а тут пуще крутит, и, значит,
То не вьюга лютует в ночи, а пурга.
Плохо дело! В ногах — ледяные занозы,
Голо в тундре, хотя бы ложбинка иль куст,
И Осадчий хоть мал, да увесист — сквозь слёзы
И кляну фалалея, а всё ж волоку.
А мороз сатанеет. И крикнуть бы! — ровно
Вымерз голос, и холод под сердцем…
«Дошли?»
Э-э-э, куда там, валялись с Осадчим, как брёвна,
Пока нас за Медвежьей протокой нашли.
Нас-то, вишь ты, сперва на востоке искали,
Следопы-ыты!
(И сразу мурашки — так зло
Прозвучал низкий голос…)
Ах, если б мы знали!..
Вот Осадчему, язви ты, не повезло:
Почернела стопа… Я и брякни: «Гангрена!»
Мастер: «Ох!» — и скорей вызывать вертолёт…
Отмахнули стопу, ладно не по колено,
Ну так радуйся! Нет, он замкнулся и пьёт,
И всё в толк не возьмёт, что могло быть и хуже…
Тут качнуло нас, и, надвигаясь, в упор —
Серый бок дебаркадера… Пристань. И тут же
Дружно свистнули чалки, и наш «Метеор»
Замер, и, заливая прибрежную глину,
Побежала волна до приплёска, боднув
Чахлый выводок лодок, и, мутно отхлынув,
Потащила их с мусором вместе по дну,
Будоража ленивую гальку… По скулы
Притонул «Метеор» в заскучавшей воде,
Протянулся на выход народ, и мелькнуло
Притемнённое болью лицо в толчее.
Это он! — уплывающий к выходу медленно…
Я узнал его, вбок толчеёй оттеснён,
По набрякшим рубцам, как по свежим отметинам
Ледяной, стервенеющей тундры… И он
Кепку приопустил, словно бы укрываясь…
Меня ровно толкнуло к нему, но тут взбух
Грузный гомон у трапа и, в дверь выжимаясь,
На причале опал. Он пропал…
Уж потух
Тенорок его спутника. Медленно тлея,
Чья-то песня рекою сплывала… Я дрог
На осеннем ветру, то ль поверить не смея,
То ли всё, что услышал, осмыслить не мог…
А в душе занималось ознобное чувство —
Гнев, я понял, — не жалость, не стыд:
Верно, что не прощает природа кощунства,
Горько, что невиновным она отомстит.
Путь земной мной не пройден и до половины,
А пустынь-то, потрав — за спиной!
Но былое корим мы: мол, отчие вины
Высекают из неба то ливни, то зной.
Ну, а сами-то мы — доброхоты природы?
Это счастье, что разум одёрнул, не дал
Задушить в Каракумах сибирские воды,
