В престарелом возрасте ищет он в учебнике психиатрии Корсакова[83] симптомы безумия своей жены. Ему они должны быть уже досконально известны. Но он никогда по-настоящему не занимался безумием, а пренебрежительно предоставил его Достоевскому.
Перед самым бегством он читает «Братьев Карамазовых», а именно про ненависть Мити к отцу, стало быть, так или иначе, про ненависть. Он это отвергает, не приемлет, может ли быть, чтобы моральное неприятие им ненависти замутило ему взгляд и он не увидел покоряющего изображения Достоевского?
Тем не менее перед побегом он просит дочь Сашу достать ему второй том «Братьев Карамазовых».
1971
Дневник доктора Хасия из Хиросимы
Расплавленные лица людей в Хиросиме, слепые, мучимые жаждой, белые зубы, торчащие на исчезнувшем лице. Улицы, загроможденные трупами. Мертвец на велосипеде. Пруды, заполненные мертвецами. Врач, у которого сорок ран. «Вы живы? Вы живы?» Как часто приходится ему это слышать. Высокий гость: его превосходительство. В честь посетителя он приподнимается на постели и думает, что ему лучше.
Единственный свет ночью — пылающий город, горящие мертвые тела. Запах, как от горелых сардин.
Когда это случилось, первым, что он вдруг заметил, было то, что он совершенно голый.
Тишина, все фигуры движутся бесшумно, как в немом фильме.
В больницу к раненому приходят посетители: первые известия о происшедшем, об уничтожении Хиросимы.
Город сорока семи ронинов[84], — может быть, он за это был избран жертвой?
Дневник врача Мисихико Хасия охватывает 56 дней в Хиросиме, с 6 августа, дня взрыва атомной бомбы, до 30 сентября 1945 года.
Он написан, как произведение японской литературы: точность, нежность и ответственность — вот его главные черты.
Современный врач, японец настолько, что неколебимо верит в императора, даже когда тот объявляет о капитуляции.
Почти каждая страница в этом дневнике заставляет задуматься. Из него узнаешь больше, чем из всех позднейших описаний, потому что с самого начала сопереживаешь загадочность происходящего — все совершенно необъяснимо. Пребывая сам в мучительном состоянии, среди мертвых и раненых, автор по крохам собирает факты; его предположения сменяются все более уверенным знанием, превращаясь в теории, требующие экспериментов.
В этом дневнике нет ни одной фальшивой ноты, нет в нем и тщеславия, которое не было бы основано на стыде.
Если бы имело смысл поразмыслить о том, какая форма литературы сегодня необходима, необходима знающему и прозорливому человеку, то это именно такая.
