Уходя на работу, тетя Поля оставила мне приличную горсть семечек — до прихода вечером взрослых, когда на всех шестерых членов семьи будет сварен большой чугун картошки и подана капуста. Картошку, между прочим, варили только в «мундире», чтобы не было отходов при чистке.
Полузгав немного семечек, я вышел на улицу. Был конец марта и снег уже сошел. Вдруг посередине улицы появились цыгане — такая же толпа, которую я видел в Сталинабаде в самом начале войны. Они шли полосой, занимая всю улицу, шли свободно и уверенно, словно направлялись в гости или еще на какое — то празднество. На улице, кроме меня, никого не было От страха я бросился домой (мне не было еще и десяти лет), и закрыл за собой калитку. При этом я успел заметить, что из края цыганской толпы, что была ближе к нашей стороне улицы, отделилась молодая цыганка (лет пятнадцати — шестнадцати) и решительно направилась к нашему двору.
Я сел за стол, перепуганный насмерть: «убьют» — первое, что пронеслось в моей голове. А в окно мне было видно, как та молодая цыганка быстро и решительно шла через двор к дому. Она решительно открыла дверь и вошла в горницу. Быстро окинула ее взглядом и поняла, что поживиться здесь нечем: старые матрацы, полупорванные ватные одеяла без пододеяльников да в красном углу в два ряда потемневшие иконы. Она села к столу на второй табурет и спросила меня властно и напористо: «Деньги есть?» Еле владея собой, я ответил: «Нету»… Она еще раз осмотрела наше нищее жилище и спросила: «А что есть? Масло, яйца, сало?» — «Ничего нету» — испуганно пролепетал я. «Врешь»! — с какой — то угрозой в голосе сказала она. И тут я, пионер и атеист, сам не зная, почему, поклялся: «Ей богу»! Она, как видно, поверила мне. «Ну ладно. Хоть семечками угости». И, не ожидая моего ответа, ссыпала в свою ладонь все мои семечки. Она тут же начала их грызть, бросая шелуху на пол. Ёще раз, вставая с табурета, еще раз быстро окинула комнату и как вошла, так же решительно вышла, оставив меня без какой — нибудь еды до вечера.
Вечером, когда тетя поля пришла с работы (а она была старшей в доме), я рассказал ей о визите цыганки и как та отняла у меня семечки. К моему удивлению, тетя Поля не стала ругаться, а чуточку улыбнувшись, сказала: «Да это же цыгане. Что с них возьмешь»… И, вздохнув, поведала мне то, о чем я и не догадывался: «Ой, как немцы жестоко с ними обращались! Хуже, чем с евреями». К этому времени я уже много чего прочитал о геноциде евреев, знал о существовании лагерей смерти, читал стенографические отчеты о зверствах фашистов в Белоруссии, о расстрелах, о газовых камерах, в которых гибли люди разных национальностей, особенно евреи, но нигде ни строки не встретил о судьбе цыган.
