Вечерело. Иван Силыч сложил дорожные вещи в шкаф. Переоделся и лёг — сморила дневная канитель.
И вот уже Иван Силыч входит в сон… и видит розовое море… на прибрежном валуне — красавицу-русалку. Видит, как он, Цыпушкин, преподносит охапку роскошных цветов прелестнице… Сердце его колотится от сладкого волнения.
— Какой дохлый букет! — трубным голосом врачихи гремит чаровница и швыряет букет в Цыпушкину физиономию. Цыпушкин плачет от обиды, подбирает с песка вялую розу и согревает её дыханьем… Роза оживает. Иван Силыч прижимает нежные лепестки к мокрой щеке.
***
Иван Силыч жил тихо да мирно за высоким забором с угрюмой неласковой женой Павлиной, двумя юнцами и злою собакой. Здравствовали они нелюдимо в старенькой избушке-малушке, которая досталась хозяину от деда. Гостей к самовару не звали. И Цыпушкиных никто не приглашал на чашечку чаю. В доме у них было разладно, невесело. Наверное, оттого, что супруги давно лишь терпели друг друга. А любовь их, нечаянно заблудившись до свадьбы, ушла куда-то, подарив на память чудо-сыновей, погодков.
Чета и жила по-разному. Павлина, отправив мальцов в детсад, а позже и в школу, лёжа на тахте у телевизора со шматком колбасы, с утра до ночи занималась самообразованием. Наспех сварганив немудрёный обед, припадала к тахте опять. Рано стала оплывать, недужить.
— Устроилась бы куда или учиться бы пошла, среди людей и про болячки забудешь, — обеспокоено заикнулся как-то Иван Силыч.
— Всех денег не загребёшь, — не отрываясь от книжки, с неудовольствием ответила жена.
Больше Иван Силыч на эту тему не заговаривал.
Цыпушкин слыл мужиком домовитым и башковитым. Что и правда: в будни он руководил токарями-слесарями и придумывал очередное рацприспособление на пользу родного завода. А в выходные облагораживал быт: перебирал подгнившие брёвна, латал крышу, подправлял заплот. Трудов по дому много, все не перечтёшь. Работая, Иван Силыч обыкновенно посасывал сигарку и помалкивал. Да и о чём говорить-то? Каждый разгребал свои мысли в одиночку.
Начитанной супруге по нраву были ум и золотые руки мужа. Он же ценил её невстревание в его душевное приволье.
Так они и жили, не мешая друг другу.
«Пацаны — воздух мой, не могу надышаться ими», — говаривал отец. И как чуток подросли сыновья — он их с собой! То вперегонки с утренним солнцем на рыбалку убегут, то за грибами-ягодами утопают. А то ещё куда…
Зимой батька часами возился с ребятами — сооружал хитрые игрушки, по весне ковырялся в саду и огороде.
