Под чёрным мостом, где сплетаются главные нити,
Где рыбы священные пахнут от страха и злости,
Там встретились ангел-мздоимец и демон-хранитель,
Чтоб вечером, после суда, поиграть в чьи-то кости.
Поставили на кон какую-то душу и круто
Судьбу замесили в ознобе морского азарта.
И в чётком чаду не жалея ни брата, ни Брута,
Под пот Абсолюта — икра и дроблёная карта.
Пошла игра здесь,
Пошла игра там,
Пошел блюзом дым,
Пошла кожей дрожь…
Четырнадцать вето на семьдесят бед!
Но я сам по себе,
Я самба себе,
Не трожь!..
Портреты стерпевших и влажность, как в камере пыток.
И каждый был прав, подвизаясь на собственной ниве.
Но демон тогда проиграл и рога, и копыта,
А ангел хитрил — и остался при крыльях и нимбе.
Мангустово ложе в змеиных протравленных блёстках —
Сменившим купейность перин на плацкартные маты…
Я сам в этот миг прозябал на зыбучих подмостках
И видел в лубочных берёзках живые стигматы.
Пошла игра тут,
Пошла игра там,
Пошел блюзом дым,
Пошла кожей дрожь…
Четырнадцать вето на семьдесят бед!
Но я сам по себе,
Я самба себе,
Не трожь!..
Не трожь меня, небо!
Не трожь меня, яма!
Под гроздьями гнева
На острове Ява
Я видел из чрева
Заплечного хлама,
Как книжная Ева
Листает Адама…
Я понял, что я — отпрыск Лилит.
И, знаешь, это болит.
Что знают о жизни два этих бессмертных животных!
Что помнят они о расплавленных трением душах?
Что могут прочесть в своих жалких скупых подноготных,
В подвалах их рвотных и в мягких надснежных баклушах!?
У входа в чистилище — жирно и пахнет озоном.
В подробностях жизнь, значит, смерть — это смерть каждой буквы!
Кипящий бульон из меня называя «музоном»,
«Зачем ты поёшь?» — ухмылялись мне чертовы куклы. —
«Одной ногой здесь,
Одной ногой там,
Одним блюзом в раж,
Другим блюзом в ложь!»
Четырнадцать веток на дереве бед!
Но я сам по себе,
Я самба себе,
Не трожь!..
Не трожь меня, темень!
Не трожь, свет закона!
Я вышел из дела
Под хруст Рубикона —
Из бледного тела,
Из смуглого лона,
Из водораздела
Адама Кадмона…
Мы, видимо, — дети Лилит.
И, знаешь, это болит…
