Дантон. Не сейчас.
Филиппо. Ты сходишь со сцены, тебя начинают забывать. Объявись! Ты по целым неделям сидишь в провинции, — что ты там делаешь?
Дантон. Обнимаю родную землю и, как Антей, черпаю новую силу.
Филиппо. Ты ищешь предлога, чтобы выйти из боя.
Дантон. Я не умею лгать. Ты прав.
Камилл. Что с тобой?
Дантон. Я пресыщен людьми. Меня от них тошнит.
Эро. Для женщин ты, по-видимому, делаешь исключение.
Дантон. Женщины по крайней мере имеют смелость быть тем, что они представляют собой на самом деле, что представляем собою мы все: животными. Они идут прямой дорогой к наслаждению и не лгут при этом самим себе, не прикрывают своих инстинктов плащом разума. А я ненавижу лицемерие всех этих умников, кровожадный идиотизм этих идеалистов, этих диктаторов, которые, сами будучи импотентами, называют развратом откровенность в удовлетворении законных потребностей и притворяются, будто отрицают природу, для того чтобы под флагом добродетели утолять свою чудовищную гордыню и страсть к разрушению. О, быть дикарем, добрым и откровенным дикарем, который готов любить всех, только бы ему оставили место под солнцем!
Камилл. Да, всех нас точит ржа лицемерия.
Дантон. Самого мерзкого лицемерия. Лицемерия с ножом за пазухой. Лицемерия добродетельной гильотины.
Филиппо. Мы снесли голову Капету, как видно, для того, чтобы Тальен, Фуше и Колло д'Эрбуа возродили в Бордо и Лионе времена драгонад!
Камилл. Эти маньяки создали новую религию, светскую и общеобязательную, позволяющую проконсулам вешать, резать, жечь во славу добродетели.
Дантон. Для государства нет ничего опаснее этих людей принципа. Им не важно, делают они добро или зло, им важно всегда быть правыми. Страдания их не трогают. У них одна мораль, одна политика — навязывать свои идеи другим.
Эро(язвительным тоном декламирует).
Муж честный лишь тогда блаженства миг вкушает,
Когда он у других восторги исторгает...
Люсиль(входит; уловив последние слова, машинально продолжает дальше).
Сим качеством монах отнюдь не отличался,
Вскочивши на седло, он тут же и помчался, —
Пришпоривает знай святой отец лошадку,
Не думая о том, что — горько ей иль сладко.
Эро. Дьявольщина! Оказывается, вы еще помните то, что учили в школе.
Люсиль. А что же тут особенного? «Девственницу» помнят все.
Дантон. Твоя правда, детка. Это молитвенник порядочных женщин.
Эро. Вы когда-нибудь читали его Робеспьеру?
Люсиль. Я бы не постеснялась.
Камилл. Знаете, что бывает с Робеспьером, когда кто-нибудь позволяет себе при нем нескромную шутку? Кожа у него на лбу собирается в крупные складки, ползет кверху, он ломает себе руки и гримасничает, как мартышка, у которой болят зубы.
