На заднюю веранду двухэтажного дома выскочила простоволосая старуха в разорванной кофте.
— Спаси-и-ите! Что ж это такое?!
Миша пальцами впился в забор. Что происходит внизу?
За плечами женщины встала серая тень. Дюжая рука оторвала старуху от окна и швырнула в глубину веранды. Крик оборвался…
Но уже весь двор двухэтажного дома затопила толпа…
Почти одновременно из окон верхнего этажа посыпались стекла. В черные дыры разбитых окон полетели разодранные подушки и перины. Ветер понес множество белых и серых бабочек в соседние дворы, на зелени холма, на улицы, к Днепру…
С хрустом, плашмя легло на камни большое зеркало в деревянной раме. Расселся, растопырился, обнаруживая какие-то тряпки, сундук. Горшки, банки устилали двор дома осколками, стекляшками, черепками. Озорные мальчишки старались из окон попасть пивными бутылками в гуляющих на бульваре.
— Ой, добра сколько! — выкрикнул вдруг парень, щелкавший «конский зуб». Он деловито высыпал остатки семечек в карман и, забыв о подруге, одним махом перелетел через забор и покатился вниз по зеленому откосу.
— Только тебя там не хватало! — крикнул ему вслед почтовый чиновник.
— Боже, боже, что делается! — мелко шептала какая-то старушка.
— Безобразие! — возмущался толстый акцизный. — Что смотрит полиция? Среди бела дня… в городе!
Миша Гайсинский больше не видел дома, осколков, щерящихся стеклянными зубами оконных дыр. У него перед глазами широко, как на качелях, колыхались и Днепр в песчаных берегах, и большая массивная гимназия на вершине холма, и дома, и двери, и люди…
Кругом вздыхали, ахали, покачивали головой какие-то люди. Кто-то возмущался… Иные торопились отвернуться и уйти… Но никто не спешил на помощь…
Толпа хулиганов орала, пела, била, насиловала, вела себя по-пьяному, с возбуждающей уверенностью в своей безнаказанности.
«А если у Троицы то же самое?» — мелькнула мысль. Миша отскочил от забора и помчался сломя голову домой.
Но в переулке было тихо. Солнце с неколебимым усердием грело серую пыль. Собаки и кошки лежали на досках крылец, и слюна стекала с красных лоскутьев собачьих языков, и хозяйски ходили по дворам женщины с ведрами, с корзинами и щетками.
— Что ты как угорелый? — спросил старик Гайсинский ворвавшегося в комнату сына.
— Па-па, там бьют!.. На старом базаре. Женщин бьют! Стекла!.. Наверное кого-нибудь убили…
Старый Гайсинский отбросил коричневый пиджак, на котором он метал петли, и неловко соскочил со стула. Затекшие ноги отказывались сразу повиноваться. Он согнулся в спине. Облокотился на стол. Большие серебряные очки сидели криво.
