— Игнатий Федорович, а на манифестации впереди всех шел Макарий Карпович и все время кричал: «Да здравствует самодержавие!» и «Бей жидов!»
— Какая мерзость! — брезгливо ответил Марущук. — Но что вы хотите от надзирателя? Полуграмотный недоросль!
— А зачем таких в гимназии держат?
— Что же, — с примерным вниманием стал рассматривать свои ногти Марущук. — С точки зрения нынешнего руководства нашей школы такие люди необходимы. Не всякий возьмется за выполнение таких малопочтенных обязанностей.
— Но наши учителя ему доверяют. Гимназисту не поверят, а ему поверят. Пожимают ему руку и говорит; «Дорогой Макарий Карпович!»
— Ну, не все, разумеется. И, кроме того, это ведь чисто внешне. Неудобно же иначе. Впрочем, знаете, мы с вами как заговорщики… Я веду себя не как педагог, не как представитель гимназического начальства, а как… ну, старший товарищ. Не хотите ли чаю? Мариша! — закричал он, высунув голову в коридор.
— Спасибо, Игнатий Федорович, — сказал за всех Андрей. — Не стоит беспокоиться. Мы пойдем. Мы очень много получили за этот час. Мы будем очень благодарны вам, если вы позволите нам зайти еще раз для такой же беседы. Мы подготовим вопросы и попросим вас разъяснить то, что нам непонятно в книгах или газетах.
Гимназисты встали.
— Пожалуйста, пожалуйста! — с распевом заговорил Марущук, пожимая руки гимназистам. — Я всегда рад, всегда к услугам. Самое удобное — это по четвергам. В этот день вечерами я занимаюсь чтением журналов, которые получаю за неделю из Киева и Петербурга. Такой уж у меня порядок. — Он почему-то развел руками, словно извинялся за этот порядок. — Так вот часикам к семи, пожалуйста! Мы выпьем чайку, покалякаем. Ко мне заходит кое-кто из восьмого класса. Однако лучше не приходите большой компанией… Самое лучшее вот так, как сегодня, втроем, вчетвером. Вы понимаете?..
— Конечно, конечно, — кланялись гимназисты. — Мы обязательно придем. Будьте здоровы!
— А хорошо, что мы к нему пошли, — заявил Ливанов на улице с таким азартом, как будто гимназистам удалось совершить настоящий подвиг.
— Я думаю! — поддержал приятеля Андрей.
— Почему он все-таки не сказал — социалист он или нет? — спросил Котельников. — Он ведь так и не дал ответа.
— А ведь верно, — вспомнил Ливанов. — В нем есть что-то лисье. Говорит, и за собой хвостом метет: я, мол, да, но вы не подумайте…
— Это верно, — должен был согласиться и Андрей. — А может быть, он и социалист, но не хочет говорить об этом?
