— Ура! — завопили гимназисты.
Все сели, и только Миша стоял.
— Ты что, остолбенел, как жена Лота? — засмеялся Ливанов.
Миша не отвечал. Миша думал:
«Схватить за горло врага внутреннего…»
Хмель проходил, возвращалась ясность мысли.
Жидов, то есть его самого, его отца, «варшавского портного» Гайсинского. Всех Монастырских. Просто так… За горло! Мише казалось, что чья-то красная, со вздувшимися жилами рука уже тянется к его слабой, тоненькой шее…
Зачем же он здесь, в этом доме? Зачем он пьет вино и ест хлеб человека, который желает ему смерти? Ему, его сестре и его отцу. Всем евреям… Что сделали евреи этому сильному и богатому человеку? Что они могут ему сделать?
В зале опять кто-то застучал ножом по тарелке.
Директор гимназии поднялся и предложил тост за именинника и за здоровье его родителей.
— Вот черт, Козявка! — прошептал Казацкий, обращаясь к Ливанову. — Сам директор за него портвейн трескает. Смотри, тут даже нам пить не мешают. Что значит — помещик!
Опять застучали по тарелке. Поднялся исправник Салтан. Он говорил, размахивая короткопалой, широкой ручищей.
— Я хочу ответить уважаемому хозяину, — начал он покачиваясь. — Врагов внешних мы как-нибудь с помощью божьей одолеем. А что касается врагов внутренних, — в голосе исправника появились нотки презрения, — то я смею уверить уважаемое общество, что здесь беспокоиться не стоит. Все это больше бабьи сплетни и страхи. На самом деле вся сила в наших руках. Надо признаться, мы немножко распустили всякую сволочь… Прошу прощения… сорвалось… — наклонился он к хозяйке. — Но на днях мы дадим доказательство нашей силы и государственной предусмотрительности… Будьте здоровы, господа! — поднял он бокал. — Здоровье нашей уважаемой хозяйки и нашего досточтимого хозяина и политического лидера. — Он многозначительно поднял палец кверху.
— Ура! — обрадованно закричали гости.
— Вы что-то нас интригуете, господин исправник, — спросил директор. — Что это такое предвидится? Секрет? Закон какой-нибудь?
— Нег, что закон. До бога высоко, до царя далеко… Мы тут сами понемножку маракуем. Всыплем кое-кому, кому нужно… Врагам внутренним, чтобы неповадно было…
«Кому это он всыплет? — подумал Миша. — Неужели опять евреям?»
Вино показалось ему горьким уксусом, и хлеб комком остановился в горле. Он встал из-за стола и, шатаясь, держась за перила, побрел в сад и дальше, дальше к задремавшей в ночной темноте воде. Здесь он сел на борт баркаса и глядел, как в черной, словно лакированной поверхности воды неподвижно стояли золотые звезды и белый месяц серебряной насечкой лежал на самой середине озера.
