Если в шумной компании заговорят об этом другие, Андрей и Костя почему-то считают себя обязанными поддерживать разговор в лукаво-развязном тоне. На анекдот отвечают анекдотом, на намек — намеком. Но чаще, краснея, повествуют о таинственных встречах, о пожатиях руки на балу. Воображение внезапно разыгрывается, наступает какое-то пьяное похмелье. Но потом долго бывает стыдно и неловко перед собой.
А Саня? У нее такие нежные, узкие руки. А конец косы ужасно хочется потрогать. Но лучше всего думать об этом засыпая и никому ничего не говорить…
С появлением девушек инициативная группа немедленно перешла к играм и танцам под рояль.
Летучая почта принесла Андрею две волнующие записки, намекавшие на глубокую симпатию и, «может быть, даже больше». Костя Ливанов получил весть о чьем-то «отсутствующем, но неравнодушном сердце».
Друзья обсудили и вынесли вердикт: девчонки дурят. Но ведь записка могла быть и от Сани. Почта сделала свое дело. Остался легкий дурман, и долго не спалось в эту ночь.
Книги «о порядках» отошли в сторону, и, когда Берштейн предложил чаще устраивать такие веселые вечеринки, все захлопали в ладоши, и только Якубович процедил сквозь зубы:
— В революции женщине нет места.
— А Перовская? — вскрикнул Ливанов.
— Иду спать, — презрительно закончил Якубович и ушел, не дожидаясь товарищей.
А там потекли дни, наполненные своеобразной сутолокой гимназической жизни, уроками, хождением в церковь, на каток, в гости. Прошли святки, а затем подошла весна.
Церковь Святой троицы стоит особняком на высоком мысу, показывая всему горбатовскому Приднепровью резную ограду, высокие белые стены и зеленые крыши шатровых глав. От города к церкви ведет пыльная, замощенная булыжником дорога, а у самой ограды вправо и влево круто бегут вниз овражистые, развороченные переулки, по которым весной шумят потоки, а зимой лежат саженные сугробы.
Борта у церковного холма ровные, словно кто-то ножом срезал курган с трех сторон и укрепил дерном крутые, нарочитые обрывы. Внизу — кольцом — терн, репейник. Это чтоб никому неповадно было лазить по церковным обрывам. Нижний забор едва поспевает за поворотами и ухабами оврага; он прогнил, позеленел и покосился под тяжестью навалившихся на него зеленой бузины, боярышника и персидской сирени.
Есть предание, что была здесь прежде казацкая крепость. И правда, если представить себе вместо ведущей из города дороги подъемный мост, то мыс станет холмом-одиночкой, и в воображении на месте зеленой ограды без труда поднимутся над рвами бревенчатые частоколы старинной крепостцы.
