— Простите, господа, немыслимо разболелась голова… Придется пойти домой.
И убежал.
Вечером к гимназистам, которые позвонили у подъезда маленького домика, вышла прислуга и сказала, не дожидаясь вопроса:
— Барин спят. Они нездоровы. — И быстро-быстро захлопнула дверь.
На другой день француз был при исполнении служебных обязанностей. Но разговоры кончились. Кончились навсегда… Остались экзерцисы, неправильные глаголы, сюбжонктивы…
Сложными, кривыми путями прошел слух…
Селедка накрутил хвост французу. За французом уже и без того водились грехи, а теперь ему было предложено: либо он резко изменит свое поведение, прекратит разговоры на политические темы, прекратит гимназические чаи у себя дома, либо ему будет предложено подать в отставку — и двери правительственной школы закроются для него навсегда. А у француза — сын и дочь. Оба — в правительственных гимназиях…
— Ну, вот и все ясно, как шоколад, — с претензией на остроумие заканчивали осведомленные люди.
Скоро, скоро холод зимний
Рощу, поле посетит… —
патетически продекламировал Андрей.
— Уже посетил! — перебил его Ливанов. — И никаких огоньков…
— Андрей, смотри. Да тут целый пир. Вот здорово! Боюсь, как бы не кончилось дело oleum ricini [10].
В классную дверь опять заглянула непричесанная голова сторожа Якова.
— Еще вам, держите!
Сверток в синей бумаге перешел в руки Ливанова.
— Словно сговорились. Там ветчина, сосиски, котлеты, а здесь виноград, груши, яблоки. Не хватает только бутылки токая! Кто это старается?!
Котельников не принимал участия в торжестве. Он сидел с ногами на широком классном окне и смотрел на городской сквер. По безлистым, укрытым февральским снегом аллеям бродили одинокие фигуры любителей зимних прогулок.
Днепр лежал внизу белой дорогой, словно кто-то щедро развернул широкую штуку серебристого полотна. Солнце садилось на крышу тюрьмы. Серой щетиной стояли по обочинам сквера оголенные кусты. Часовой застыл на месте, и штык его на фоне белой стены казался таким же высохшим сучком, с которого опали лапчатые летние листья.
— Васька, иди лопать! Тут на три обеда хватит! — приглашал Андрей.
Василий продолжал смотреть в окно.
— Я не голоден. Не знаю, к чему такая демонстрация!
— Ну, пошел философствовать, — махнул рукой Ливанов. — Что тут непонятного? Мог весь класс сидеть, а сидим только мы трое. Ну, вот нам и принесли доказательства товарищеской признательности.
Василий пожал плечами и не ответил товарищам.
