«Нет уж, — думал я уже в постели, ровняя дыхание. — Лучше всю жизнь — в холостяках. Или не спешить, дожидаться такую, как Ольга».
Сделал еще несколько правильных вдохов… И вдруг, как уколотый, резко сел. Невероятная мысль спицей прошла через мозг и ткнулась в сердце: «Что, если Ольга решила кинуть меня на пятьдесят тысяч долларов? Так же, как эта артистка Шрагина своего мужа».
Я забылся сном только под утро. Чем дольше анализировал догадку, тем более вероятной она казалась.
Вспоминал улики, которые раньше воспринимались как ничего не значащие развлекающие мелочи. Например, нахальноватые заявления Ольгиной подруги, мечтающей подцепить денежного мужика. Или праздное обсуждение в компании проблемы: стоит ли быть женщине финансово независимой. Я тогда ехидно глянул на отмалчивающуюся Ольгу, взглядом полюбопытствовал: ты как? И она ответила тоже взглядом: не интересно. Вспомнил, как сорвался командировочный круиз, в который мы должны были идти вместе. Ольга тогда явно расстроилась. Но никак не проявила огорчения. Только вроде как успокоила:
— Еще успеется.
Накрутив себя, спохватывался: бред, Ольга на такое не способна. Я, слава богу, повидал женщин.
И повернувшись на другой бок, вновь возвращался к подозрениям.
Вспоминал ее бессмысленный интерес к ювелирным и меховым магазинам. И то, как она его оправдывала:
— Что ты хочешь? Я же — женщина.
А ее интерес к Америке… Что, если нашла вариант проникнуть в этот, описанный восторгами знакомых заповедник для мечтателей и неудачников…
Все получало объяснение. В том числе и намек ведущего Ольгу врача на то, что лечиться желательно в Штатах и что визу скорее всего откроют только нуждающейся в лечении.
Вспоминал и врача — Григория Давидовича, которого пациенты называли между собой Гошей. Молодого, уверенного в себе парня — мужчину с физиономией бабника, привыкшего использовать служебное положение. Этот Гоша способен на такую постановку.
Игла, прижившаяся во мне, не давала мыслям возможности течь спокойно, без болезненных, гневных толчков.
Если догадка верна, то все в моей жизни сыпалось, как в шкафу, опрокинутом набок. И не хотелось, было противно даже заглядывать в этот перевернутый шкаф, разбирать кавардак. Но без этого было не обойтись. Нужно было выяснить, что стало с дорогим мне содержимым.
И несмотря на боль и негодование, охватывающие меня, я чувствовал… облегчение.
Словно в том же шкафу в фарфоровой посудине жил злой джинн, и сейчас, когда посудина разбилась, ему придется убраться.
