Но тут увидел отца, направляющегося к опутанному веревками кабану, ожидающему последнего удара копья.
«С этим зверем охотнику делать нечего, – воскликнул Александр. – Я должен найти другого». – И, ткнув жеребца в бок, поскакал к другому большому кабану. Другие охотники, зная бесшабашную смелость Папы, последовали за ним, чтобы при необходимости прикрыть его от разъяренного зверя, но Папа, все еще крепкий мужчина, с размаху вогнал копье в бок кабана, нанеся смертельную рану. Следующим ударом он пронзил животному сердце, и кабан, дернувшись, затих навсегда.
Наблюдая за удалью Александра, удивляясь его силе, Чезаре испытывал безмерную гордость за отца. Если ему не удавалось делать то, что хочется, по крайней мере он выполнял желания такого замечательного человека, как его отец. И, глядя на поверженного зверя, думал о том, что ему очень повезло: каким хотел его видеть отец, таким он и был.
* * *
В сумерках Чезаре и Лукреция рука об руку бродили вдоль поблескивающей воды. Они отлично смотрелись, эти брат и сестра; он – высокий, интересный, смуглый, темноволосый, она – белокурая, с молочной кожей, синими глазами, которые светились умом и весельем. Но в ту ночь она пребывала в печали.
– Чезаре, папа ошибся, заставив меня выйти замуж за Джованни. Он – плохой человек. Говорит со мной редко, а когда такое и случается, то лишь ворчит и жалуется. Не знаю, на что я и надеялась. Я понимала, что наша женитьба дает папе некие политические преимущества, но я и представить себе не могла, что буду так несчастна.
Чезаре попытался хоть как-то утешить ее:
– Креция, ты же знаешь, что Лодовико Сфорца по-прежнему правит Миланом. Джованни помог укрепить нашу дружбу в критическое время.
Лукреция кивнула.
– Я понимаю. Но даже если мы и преклоняли колени перед алтарем на этой чрезмерно роскошной свадьбе, я смотрела на человека, который должен был стать моим мужем, и чувствовала: что-то не так. Я не знала, плакать мне или смеяться, когда видела всех этих лилово-красных кардиналов, грумов в турецких костюмах из серебряной парчи. Вроде бы попала на праздник, однако чувствовала себя такой несчастной.
– Неужели тебе ну ничего не нравилось? – с улыбкой спросил Чезаре.
– Ты, – ответила она. – Ты, одетый в черное. И венецианские гондолы, украшенные двадцатью тысячами роз.
Чезаре остановился, повернулся к сестре.
– Меня это ужасно тяготило, Креция. Тяготила сама мысль о том, что тебя будут обнимать руки другого мужчины, какой бы веской ни была на то причина. Будь моя воля, я бы при этом не присутствовал. Но папа настоял.
