Ваноцца осталась у порога, улыбаясь, помахала на прощание рукой.
– Посмотри на его руки, Риго. И тебе все станет ясно.
* * *
Вернувшись в Рим из Флоренции, Чезаре немедленно поехал к отцу. Он, Александр и Дуарте уединились в кабинете Папы, среди роскошных гобеленов и резной мебели.
Александр обнял сына, и теплота объятий насторожила Чезаре.
Первым заговорил Дуарте:
– Ты нашел пророка таким же опасным, каким его расписывают слухи?
Чезаре опустился в кресло напротив отца и Дуарте.
– Он – блестящий оратор, и горожане собираются толпами, словно на карнавал, чтобы послушать его.
На лице Александра отразился интерес.
– И о чем он говорит?
– О реформах. И индульгенциях семьи Борджа. Обвиняет нас во множестве прегрешений, пугает людей, убеждая их, что они обрекут свои души на вечные муки, если будут следовать за святой римской церковью и чтить Папу.
Александр поднялся, прошелся по кабинету.
– Печально, что такой блестящий разум соблазнен демонами. Я с удовольствием читал многие его работы.
И слышал, что его восхищает окружающий нас мир… ночами он будил монахов и сзывал во двор монастыря, чтобы все они могли полюбоваться звездами.
Чезаре прервал Александра:
– Отец, для нас он опасен. Он настаивает на самых жестких реформах. Он заключил союз с Францией. И требует, чтобы папский престол занял кто-то другой, истинно добродетельный человек. Не сомневаюсь, что этим человеком окажется Джулиано делла Ровере.
Александр повернулся к Дуарте.
– Я колебался, заставлять ли этого монаха признать свои грехи, когда он верно служил церкви, но, боюсь, теперь необходимость в этом назрела. Дуарте, проследи, чтобы этот вопрос решили быстро, ибо во Флоренции пора наводить порядок, до того, как будет нанесен слишком большой урон.
Дуарте поклонился и вышел.
Александр сел на диван, указал Чезаре на обитый красным бархатом стул. Лицо его оставалось бесстрастным, однако пристальный взгляд уперся в Чезаре.
– А теперь ты должен сказать, что у тебя на душе. Ты любишь святую церковь так же, как я? Ты согласен по-прежнему отдавать ей всю жизнь, как отдавал я?
Такая постановка вопроса Чезаре очень устраивала.
Он уже не раз показывал отцу, что он – солдат, а не священник. Но ответил не сразу, тщательно подбирая слова.
Понимал, что должен завоевать абсолютное доверие Папы. Он знал, что отец никогда не будет любить его так же, как любил Хуана, но не сомневался, что может рассчитывать на толику отцовской любви. Не составляла для него тайны и невероятная хитрость отца, оружие, которое он использовал против даже самых верных и любящих. Поэтому Чезаре не собирался выдавать свои самые страшные секреты.
