В кабинет, который начальник колонии специально отвел мне, вводят Клюева. Он только что пообедал и потому сыт и беспечно настроен. Лет ему немало, этак годков на пять больше, чем мне, но выглядит отлично. Выбрит, гладок, не худ и не полон. И ватник на нем не рваный, и сапоги кирзовые не измяты на лесоповале. Аккуратный весь, гладкий, будто и не в колонии. Только глаза колючие: смотрят недобро и недоверчиво.
— Значит, не из уголовки вы, а повыше, — замечает он, потому что я молчу, пока ни о чем не спрашивая.
— Что значит повыше? — начинаю я разговор. — Такой же полковник, как и Вершинин. Только из другого ведомства.
— Ну, ваше ведомство мне ни к чему; касательства не имею. А полковника Вершинина всю жизнь помнить буду. Без него не нашли бы меня.
— Кецховели же нашли.
— Он не выдал. Другая сволочь стукнула.
Об анонимке я пока молчу. Напечатана она на пишущей машинке. Ну, машинку-то мы, конечно, найдем, только не она сейчас мне нужна, а реакция Клюева. Ведь об анонимке этой он ничего не знает, ему ее не показывали, просто к делу подшили, и сейчас, в начале разговора, о ней упоминать рано. Ягодкина он так просто не выдаст, хотя я почти точно уверен, что отправил его Ягодкин не в Тюмень, а в эту колонию. Но к анонимке мы еще подойдем, время есть.
— А почему это я вам понадобился? — интересуется он.
— Ищем мы одного человека, а ты, друг любезный, его хорошо знаешь.
— Ошибочка, гражданин начальник. С чекистскими подследственными мы дел не имеем. Да и дела наши не угрожают государственной безопасности.
— Но иногда они помогают именно тем, кого мы ищем.
Хлюст молчит, что-то соображая. Может быть, и вспомнил он Ягодкина, а может, и нет. Только говорит на этот раз не кривляясь:
— И все-таки ошибочка вышла, гражданин начальник. Не по адресу вы ко мне приехали.
— А может, и по адресу, штрафник Клюев.
— Почему штрафник? — обижается он, — Честно работаю, у старшего спросите.
— Я не о здешней твоей работе говорю. Вспомни войну, сорок первый год, минские болота в ольшанике, когда человек вдруг пропадал в лесу, а потом появлялся рядышком. Ты в штрафной роте был, Клюев. А когда ваш полк из-под Минска отходил, все смешалось. Не повзводно шли, а по двое, по трое. Так кто с тобой рядом шел?
— Многие шли. Разве всех вспомнишь?
— Одного ты запомнил, Клюев, и кого запомнил, мы знаем.
Что-то гаснет в глазах у Клюева. Запретная зона памяти. Отключил, и все тут.
— А если знаете, то чего же спрашиваете?
— С Ягодкиным ты шел, — говорю я. — Михайлой вы его звали. Я могу даже отчество подсказать: Федорович.
