Я вернулась в «Аббатство» и услышала торжествующий рассказ Лиз о том, как они с Джоном удачно купили у соседа мерло взамен своего винограда, которого лишились из-за трагедии с Хестер. Я поздравила ее, но мысли мои витали далеко. Количество вопросов, на которые я не находила ответов, росло. Надо было узнать, как далеко продвинулся Богнор в своем расследовании. Лучше всего в этом мне мог бы помочь Обри Клаудсмит. Я решила переговорить с ним как можно скорее.
Утром я позвонила старому газетному волку. Он выразил восхищение нашим «взаимодействием на поле битвы с преступностью» — фраза, которая заставила меня поежиться, и мы договорились встретиться в пять вечера в часовне. Там нас вряд ли «засекут» сыщики Богнора и Сэлдриджи.
В десять утра из Сан-Франциско приехал Брайант с адвокатом Хестер. Все, включая, конечно, и Лурину, собрались в гостиной, и адвокат зачитал завещание покойной.
Сюрпризов в завещании не оказалось. Очевидно, в соответствии с завещанием Саймона, Хестер оставляла Лурине четвертую часть акций «Аббатства». Но удивительно, что Хестер не упомянула свое собственное имущество, например дом в Сан-Франциско на Ноб-Хилл, который некогда принадлежал старому Саймону Сэлдриджу, затем Джону и при разводе по решению суда достался ей. Теперь же получалось, что Лурина вообще к этому дому отношения не имеет. Брайант, правда, сказал, что через определенное время дом все равно перейдет к ней как к единственной наследнице матери. Главный вывод, который я сделала во время оглашения завещания, состоял в том, что во владении «Аббатством» ничего не изменилось, кроме того, что Лурина юридически стала выступать в качестве совладелицы. Тем самым она получила право соглашаться или не соглашаться на продажу «Аббатства», что давало ей возможность ущемлять интересы других совладельцев, а это наверняка не радовало Лиз. Любопытно, долго ли придется ждать скандала по этой причине? — подумалось мне. То, что между Лиз и Луриной отношения крайне напряженные, я заметила, еще едва переступив порог «Аббатства».
Около пяти часов я отправилась встречать Клаудсмита. Джон работал не покладая рук день и ночь, готовя к пуску механизмы винзавода. Департамент здравоохранения в конце концов выдал ему справку о полном соответствии производства санитарным требованиям. В это время уже собирали урожай каберне совиньон, и, когда я вошла в монастырь, бункер заглатывал гроздья из перевернутого прицепа. За внешней суетой работников чувствовалась собранность и деловитость. К моему облегчению, винзавод уже не был запретной зоной, полицейский в форме, наблюдавший за происходящим, едва скользнул по мне взглядом, не посмотрели на меня и богноровские помощники. По-прежнему зловещие в своих темных очках и цивильных костюмах, они стояли на пороге винохранилища. Я вошла в часовню через ризницу — маленькую, пыльную, когда-то побеленную комнатушку, дверь в которую находилась в конце лоджии — коридора, образованного длинным рядом каменных колонн под узкой крышей вдоль стены двора. Мне потребовалось время, чтобы глаза приспособились к мраку часовни, и я не сразу заметила Клаудсмита. Когда он громко окликнул меня, я чуть не подпрыгнула. Я круто повернулась и опять-таки никого не увидела, пока лучезарно улыбающийся гномик не шагнул ко мне со ступеней алтаря, где он меня дожидался со своим стареньким «Спидграфлексом» на груди. На ступенях я с удивлением увидела бутылку вина и два больших серебряных кубка — прежде я видела их на алтаре. Он махнул мне бутылкой и сказал:
