Я перезарядила камеру, и мы спустились в тускло освещенные подвалы, давным-давно построенные руками трудолюбивых французских монахов. Там под каменными сводами было еще прохладнее, темнели ряды дубовых бочек, больших и малых, стеллажи, аккуратно заполненные бутылками, казались бесконечными, пьяняще пахло вином. Я мало обращала внимания на Брайанта, рассказывавшего об ежегодном «перелопачивании», то есть о переливании из одной бочки в другую, о «букете», «изысканности» или «законченности» вина. Он то и дело зачерпывал из дубовых бочек, чтобы проиллюстрировать сказанное. Столь же невнимательно я выслушала его извинения по поводу того, что эта откупоренная им бутылка оказалась «немой», а та «незрелой», поскольку вино, видимо, хранилось в бочке, где одна клепка подгнила. Потом мы сидели на бочках и болтали в подвальном полумраке, а я представляла себе монахов-иезуитов в капюшонах в этом же погребе — теперь от них разве только прах остался, а тогда, при колеблющихся язычках пламени свечей, они тоже возились тут с винными бочками и бутылками… Теплые, дружеские интонации Брайанта, изумительное вино в стакане вознаградили меня за четыре часа утомительной экскурсии, вобравшей в себя процесс длиною в четыре года — от грозди на ветке до золотистой влаги в бокале.
Но, как вскоре оказалось, это было лишь короткое затишье перед таким ужасом, который, надеюсь, мне больше никогда в жизни не приведется испытать.
Я спросила Брайанта, почему он не последовал по стопам отца и не стал виноделом — ведь он знает этот бизнес досконально.
— Думаю, — ответил он со смешком, — это оттого, что о вине мы слышали в нашем доме буквально с пеленок — с утра до вечера и даже ночью. Мать умерла, когда мы с Джоном были еще маленькими, — быть может, она привила бы нам другие интересы, а отец не мог даже помыслить, что сыновья не унаследуют его увлечения. Он смотрел на нас как на будущих владельцев его винодельческого комплекса после того, как он уйдет в мир иной. Заставлял нас все школьные каникулы работать на винзаводе или на виноградниках. Он даже посылал нас во Францию учиться виноделию у французов. Джону это всегда было по душе. Но я, еще когда учился в колледже, пришел к выводу, что юриспруденция для меня интереснее.
— Чем отец был разочарован, — добавила я.
— Да, но со временем он смирился и поручил мне вести все юридические дела «Аббатства». И хотя мне принадлежит половина имения, я занимаюсь только юридической стороной дела. Вот Джон у нас действительно великий винодел, но во всем прочем — совершенное дитя.
