Лет пять назад он прибыл в наш город, до этого сменив десятки поселений, квартир, быть может, десятки женщин, потому мое желание не так безосновательно. Точный список мест, имен, работ и дел мне не достался, да и думать об этом нет нужды. Все, что происходило с ним когда-то, теперь переброшено в странный мир, в мою память. Как можно помнить то, чего со мною не было, и чего я попросту не знал, не видел, не ощущал? Не знаю, только я, не имея и малейшего представления о его жизни, но видя его смерть, вдруг стал понимать то, что было раньше, но не принимать то, что случилось на моих глазах. Чего не было в моей голове, возникло, а что было, пропало. Или я так того хотел.
Он пять лет проработал журналистом. Мелким, не добившемся успехов, не прославившем имя, и только после смерти заставившем написать о себе, обратить внимание, большими буквами напечатать о себе заголовок. Ведь раньше только иногда его имя пристраивалось где-нибудь под крошечной статейкой таким же крошечным шрифтом. Теперь под статьей, тоже небольшой, но о нем самом, должно появиться мое имя. Впервые. Я сам себе придумал дебют.
Минаев напугал меня, когда заявил, что я был знаком с тем беднягой, которого убили в кафе. Нет, в действительности, я не знал его, но, по размышлениям следователя, должен был. Он работал в той газете, куда так хотел попасть и я. Его непременно должен был знать Корпевский. И он знал его. Но я-то — нет. Я подозреваю, что Корпевский не был осведомлен о том, что тот малый, чьими мозгами забрызгало пластиковую стенку туалета, служил днем ранее в его офисе и, может, строчил очередную банальщину, мучаясь от безденежья и скуки. А в этом нет сомнений, об этом я узнал от двух его сослуживцев. И если было все так, то в руках моих находка. Радуясь, я представлял удивления на лице редактора, узнающего из моей статьи, что убитый при странных обстоятельствах человек работал под его началом. Тогда мой труд не так уж пуст и неинтересен. Поэтому писал я с вдохновением. Всю ночь. В то время как револьвер, скрытый от меня под бумагой пакета, тихо лежал в углу.
Я узнал о нем так мало, что сначала не мог найти слов для статьи. У него не было семьи, он не любил дружить, не слыл профессионалом, ни с кем не сходился, а если такое и было, то где-то не здесь. Поговорив несколько минут с его коллегами, коих я застал возле офиса Корпевского, курящими и болтающими, я вдруг понял, что Скворцов был тем человеком, о которых порой думается, что те занимают не свои места. Я не стал так писать. Кто я такой в его жизни, чтобы судить о его предназначении. Кто я? Сравнился бы с матерью, которая дала ему жизнь, ведь я ее отнял.
