— Я говорить не умею,—бурчал Морозов, теребя свои гусарские усы, — да и повода для веселья, по-моему, нет. Надо выпить безо всяких здравиц да и разойтись по домам.
— Тебя что за муха укусила, Александр?—обернулся к нему Розенкранц. Морозов замялся.
— Ну... устроил ты какой-то шабаш,—выдавил он из себя наконец.—Проводы, визы, доллары... в лучшем случае—глупость...
— А в худшем?—спросил Ярослав.
— А в худшем—подлость!—заорал вдруг Морозов.—Костя—наш русский парень, и мне тошно, что какие-то мерзавцы его толкнули черт знает на что... на предательство! Я стишков строчить не умею, но высказаться, извините, тоже могу. Вена, Америка, небоскребы! Ты же присягу давал, Константин! И не стыдно тебе? Не больно?
— Красиво говорите, Саша, ох, красиво!—вставил вездесущий Глузман.—Как пишете, честное слово...
— А мне начхать!—огрызнулся Морозов несколько невпопад.—Это моя родина, мой город, мой язык, я здесь хозяин. Я русский до пятого колена, как и Костя да и как большинство тут выпивающих хрен знает за что. То есть,—спохватился он,—евреи ничем не хуже нас...
— Благодарствую,—поклонился Глузман.
— Только родины у них нет, понимаете, родины!
— А Израиль-то куда?
— Масонская затея—ваш Израиль,—отмахнулся Морозов. —Им все равно, где жить. И американцу все равно, и датчанину какому-нибудь смехотворному все равно, а нам нельзя покидать родину, если мы хотим остаться настоящими русскими людьми. Да и как может настоящий русский человек по доброй воле променять свой народ на какой-то американский, который и не народ, а так, коктейль какой-то...
— А с чего ты вообразил, Саша, что я хочу быть, по остроумному твоему выражению, настоящим русским человеком? Может, мне эта твоя Россия уже совсем обрыдла. Может, американский-то человек кой в чем и получше будет, а? Уж, во всяком случае, они из своей страны кровавой помойки не устроили.
— Да как у тебя язык твой поганый поворачивается, Розенкранц?— вскричал Морозов.
Назревал, а точнее, уже разгорался, к немалому неудовольствию хозяина, полновесный скандал. Мысли, которые с таким жаром высказывал простодушный инженер, были, видимо, мысли заветные, мысли выношенные и взлелеянные, может быть, кем-то и подсказанные, но почву нашедшие благодатную. Рвался возразить Владик, но Иван жестом осадил беспокойного студента.
— Твоя страна на таком подъеме! Сколько терпели от этих иностранцев. Еще лет десять пройдет—эти англичане с французами сами к нам на поклон заявятся да и американцев за собой приведут. Пожалеешь тогда, Костя, да поздно будет...
