— Не имей сто рублей, а имей сто друзей, — подмигнул ему прозаик Ч. — Ничего, что без закуски?
— Очень даже ничего, — сказал Марк, из вежливости отставляя рюмочку в сторону. Среди почти спартанской самодельной мебели — стульев, лежанки, книжных полок — В святилище муз выделялись только старинный, красного дерева с бронзой, секретер да в пару ему — письменный стол, обширный, как... словом, как настоящий письменный стол делового человека, с зачехленной конторской машинкой и мраморным чернильным прибором. В специальном стаканчике стояло несколько гусиных перьев. По неизлечимой привычке русского интеллигента Марк, разумеется, невольно шарил взглядом по многочисленным книжным корешкам. На одной из полок стояли книги, рачительно обернутые в плотную бумагу, и по аккуратным снежно-белым обрезам, по непривычному формату искушенный гость без труда догадался об их эмигрантском происхождении.
— Отличная библиотека,—сказал он.—Чувствуется рука профессионала.
— Тут меньше половины, дружище. Заходи в Москве — такими раритетами похвастаюсь! Светке-то наплевать, ей лишь бы в телевизор уткнуться.
— Скажите, Сергей Георгиевич,—льстиво начал Марк,—вы обычно как пишете—от руки или прямо на машинку?
— Зависит от этого, как его, вдохновения,—живо отвечал писатель,—Нет его—так вообще круглые сутки на лежанке валяюсь. А бывает, сочиняется буквально со скоростью печатания. Благодать здесь, в Переделкине. Мне же в городе совершенно не дают работать. Текучка заедает. Где я «Стальное небо» сочинил? Здесь, за этим самым столом. А «Звезды над тайгой»? Утомишься—берешь в руки рубанок или ту же лопату.—Сергей Георгиевич в третий раз наполнил свою рюмку, плеснув заодно и гостю.—Огород. Участок, как ни крути, десять соток. В прошлом году патиссоны посадил, Вероника замариновала банок пятнадцать. Мебель—почти вся своими руками. Ее же сейчас хрен купишь. Новую, опилки эти прессованные, я и с приплатой не возьму, а антиквариат... Секретер видишь? В свое время брал его на Арбате после Сталинской премии. Отдал, как сейчас помню, две тысячи триста старыми деньгами. На днях захожу в салон на Смоленской набережной—стоит похожий. Тысяча восемьсот новыми. Грабеж!
Спустились к накрытому столу. Да, коварная Света явно выдала тайну их приезда, потому что стол был роскошен. Беспомощно-розовая ветчина приятно оттеняла багровый ростбиф, нежная кремовая осетрина светилась желтыми прожилками. С особым удовольствием заметил Марк рядом со своей бутылкой, а может, с ее родной сестрой, глиняную плошку с маринованными грибками. Были это те самые воспетые патриотом Солоухиным челыши, то бишь крохотные, целиком умещающиеся на вилке подосиновики, составляющие наряду с икрою лучшую в мире закуску к водке. Икра, впрочем, имелась тоже. Еще поправляет тридцатипятилетняя красавица Вероника что-то в кажущемся, а на самом деле вдохновенном беспорядке стола, но вот она и уходит, чтобы в считанные секунды вернуться уже без передника, с живой розой, приколотой к синему платью с умеренным вырезом. Вероника молчалива, умна и, говорят, держит прозаика Ч. отчасти под каблуком, но на людях этого не видно. Света почти не таит на нее зла, тем более что история развода именитого писателя с первой женой темна, и виновника за давностью лет отыскать уже вряд ли возможно.
