— Почти. — Я чуть улыбнулся этой оперной трансформации. — Но не столько моя лично, сколько братская. Кроме меня, там еще с десяток наших барахтается.
Валя усмехнулась и вышла следом за мной в коридор. У двери я обернулся. Девчонка стояла, припав к наличнику плечом, и водила кончиком косы по губам, полуоткрыто замершим в иронически-дразнящей улыбке.
— Гуд бай! — сказал я небрежно.
— Бай-бай! — тихо ответила она.
Я вышел и стал медленно спускаться, но на площадке между этажами сообразил, что могу сейчас встретить Светлану Петровну и тогда не нужно будет выходить в эфир! Двумя прыжками одолев пролет и наделав в старом доме страшный грохот, я выскочил на улицу. Нет, я должен выйти в эфир! Должен, хотя бы для того, чтобы стереть эту ироническую улыбку.
Шел час «пик». Народ валом валил с работы. Я катился в переполненном трамвае, и в моей голове была такая же теснота от мыслей. Вдруг в середине вагона я увидел черный отцовский берет и обмер. Что, уже кончено? Уже уволили и отобрали машину? И он едет домой, как и все, в шесть? Я лихорадочно протолкался вперед и схватил было отца за локоть, но тут он обернулся на возбужденные мной сердитые окрики, и я расслабленно застыл — это был чужой, безбородый дядька. Уф! Уж лучше неизвестность, чем вот так… А хотя почему бы отцу не возвращаться домой, как и всем, около шести? Почему он приходит в восемь, девять, десять? Почему главный инженер должен работать больше и за это же потом расплачиваться? Парадокс! Горе от ума! Кто везет, того и погоняют! На маму вон тоже сколько писано жалоб! Наподцепляют всякой заразы, а врач отдувайся лечи! Да еще кричат: шарлатаны! Так и меня можно к стенке припереть: ага, мол, двоечник, мучитель беременных женщин, как выразилась эта краснобрючная Валентина Петровна! Ох, мудрецы!..
Я вышел из трамвая.
Дом наш стоял на небольшом склоне. Цокольно-подвальные блоки с одной стороны были углублены в землю, а с другой так оголялись, будто дом приспустил трусы. Я решил поискать трещины в этих цоколях — для успокоения, что вот, мол, трещины есть, а дом стоит и ухом не ведет, чего же к отцу привязываться. Я покрутился возле подвала, но хоть бы одна трещинка, черт бы их побрал! А может, отец их и делал, эти блоки? За двадцать лет он отлил миллион таких пилюль! Десятки заводов, школ, детсадов и даже коровников построено из его железобетона, так неужели ему нельзя простить одну трещину?
Я поднялся домой.
