— С понедельника у нас начинается ремонт. Чтобы не дышать краской, отправляйтесь закупать мебель. Поможешь Людмиле Александровне. Я давно хотел спросить, ты всегда поешь, когда работаешь?
— Я не замечала. Иногда пою. А что? Это вам мешает?
— Ты не обращала внимания на то, что ты поешь?
— Нет, а что?
— Ты сегодня целый день пела одну песню с достаточно приятной мелодией, но слова… не выносят никакой критики.
— Вы о чем?
— Целый день сегодня звучало: «Я мажу губы гуталином, я обожаю черный цвет…» Это, конечно, дело вкуса, но дальше, если я не ошибаюсь, было так: «Убей себя, убей меня, ты не изменишь ничего…» А в припеве, если не ошибаюсь, была такая строчка: «Давай вечером умрем весело…»
— Я не понимаю, чем вы недовольны. Эту песню передают по радио. Вы находите ее неприличной? У вас прямо-таки пуританские взгляды. Если я вас шокирую…
— Я только просил, хотел попросить, чтобы ты не пела подобное в присутствии Людмилы, ей это может не понравиться.
— Так это она вас попросила мне сказать, да?
— Она никогда ни о чем не попросит для себя, ей о нашем разговоре ничего не известно. Я тебя прошу в порядке личного одолжения.
— Хорошо, я больше не буду петь.
— Я не запрещал тебе петь, это не мешает работе. Только подумай о своем репертуаре.
Из этого разговора я только поняла, что наш шеф очень трепетно относится к Людмиле и что ему иногда совсем не чужды простые человеческие чувства.
Просьба моего начальника, по правде, меня слегка озадачила и заставила более пристально присмотреться к моей сослуживице, когда она вернулась из банка.
Бывают люди-фонарики — рядом с ними светло и тепло, бывают, как фейерверк — стремительно взлетел, рассыпался яркими искрами и погас, кажется, что с ними весело и хорошо, а погасла последняя искра, и ты оказываешься в полной темноте, становится сразу холодно и одиноко. Людмила была маленькая и невзрачная, словно прогоревшая в костре потухшая ветка, чуть тронешь ее — и она рассыплется в серый пепел. Мы с ней почти не разговаривали, целыми днями она корпела над финансовыми документами, считала и пересчитывала сметы, доходы и расходы, ездила в банк, вела всю бухгалтерскую отчетность. Максим Николаевич сказал, что с моим приходом количество ее работы уменьшилось ровно наполовину. Как же она умудрялась справляться со всем без меня? По ночам она, что ли, еще работала?
Почувствовав на себе мой взгляд, она оторвалась от своих бесчисленных бумаг и подняла на меня глаза.
