— Вот видишь, — вставила Сарайю, — изломанные люди строят свою жизнь на основе того, что кажется им добром, однако это не освобождает их. Они болезненно привязаны к власти или же к иллюзии благополучия, которую дает власть. Когда происходит какое-нибудь несчастье, эти же самые люди ополчаются на ложные силы, в которые они верили. В своем разочаровании они либо склоняются передо мной, либо делаются развязными в своей независимости. Если бы ты только мог видеть, чем все это заканчивается и чего мы достигаем без насилия над человеческой волей, тогда ты понял бы. В один прекрасный день ты поймешь.
— Но цена! — Мак был вне себя. — Задумайтесь о цене! Сколько боли, сколько страданий, какой кругом ужас и зло. И посмотрите, чего это стоит вам. Разве оно этого стоит?
— Да! — последовал единодушный радостный ответ всех троих.
— Но как вы можете такое говорить? — взорвался Мак. — Это звучит так, словно цель оправдывает средства, словно вы, чтобы достичь желаемого, пойдете на что угодно, даже если это будет стоить жизни миллиардам людей.
— Макензи. — Это снова был голос Папы, мягкий и нежный. — Ты действительно пока не понимаешь. Ты пытаешься отыскать смысл в мире, в котором живешь, основываясь на очень маленькой и неполной картине реальности. Это все равно что смотреть на парад через крошечное отверстие от выпавшего сучка обиды, боли, эгоцентризма и власти и верить при этом, что ты существуешь сам по себе и ничего не значишь. Во всем этом содержится могущественная ложь. Ты видишь боль и смерть как безоговорочное зло, а Бога как безоговорочного предателя или, в лучшем случае, как существо, совершенно не заслуживающее доверия. Ты диктуешь обвинения, судишь мои дела и признаешь меня виновным. Главная ошибка, лежащая в основе твоей жизни, Макензи, состоит в том, что ты не считаешь меня добром. Если бы ты знал, что я добро и все эти финалы и процессы отдельно взятых жизней совершенно перекрываются моей добротой, разве мог бы ты тогда не понимать, что я делаю, разве стал бы не доверять мне? Но ты этого не знаешь.
— Не знаю? — спросил Мак, но только это был не вопрос. Это была констатация факта, и он это сознавал.
Остальные, кажется, тоже знали, и за столом повисла тишина.
Заговорила Сарайю.
— Макензи, ты не можешь рождать веру, точно так же как не можешь «делать» смирение. Либо оно есть, либо его нет. Вера — это плод взаимоотношений, благодаря которым ты знаешь, что тебя любят. Поскольку ты не знаешь, что я тебя люблю, ты не можешь мне доверять.
