— Ты, должно быть, знаешь, — начал он, — что называть тебя Папой мне несколько затруднительно.
— О, неужели? — Она поглядела на него насмешливо. — Разумеется, я знаю. Я всегда знаю, — Она хихикнула. — Но ответь, почему тебе трудно так меня называть? Потому что это прозвище слишком знакомо, или, может быть, потому, что я предстаю в образе женщины, матери, или же…
— Что тоже немалое потрясение, — перебил Мак, смущенно улыбаясь.
— Или, может быть, из-за промахов твоего собственного отца?
Мак невольно ахнул. Он не привык выставлять напоказ свои сокровенные тайны. В тот же миг чувство вины и злость воспрянули, и он захотел ответить резко. Маку казалось, что он болтается над бездонной пропастью. Он искал точку опоры, но преуспел в этом лишь частично, выдавив сквозь зубы:
— Может, потому, что у меня не было никого, кого я мог бы по-настоящему звать папой.
Женщина поставила на стол миску с тестом и, сунув в нее деревянную ложку, повернулась к Маку, глядя на него полными нежности глазами. Она понимала, что творится у него внутри, и почему-то он твердо знал, что она переживает за него больше, чем кто-либо.
— Если позволишь, Мак, я буду тем папой, которого у тебя никогда не было.
Предложение было одновременно заманчивое и отталкивающее. Ему всегда хотелось иметь отца, которому он мог бы доверять, но он сомневался, что нашел его здесь, тем более что этот отец даже не сумел защитить его Мисси. Повисло долгое молчание. Мак не знал, что сказать, а она не спешила развеять неловкость.
— Если ты не смогла позаботиться о Мисси, как же я могу верить, что ты позаботишься обо мне? — Вот, он задал наконец вопрос, который мучил его с первого дня Великой Скорби. Мак чувствовал, что его лицо вспыхнуло от злости, когда он смотрел на эту, как он считал, в высшей степени странную персонификацию Бога, и руки непроизвольно сжались в кулаки.
— Мак, мне так жаль. — Слезы покатились по ее щекам. — Я знаю, какая пропасть разверзлась между нами после этого события. Я знаю, что ты этого пока не понимаешь, но я особенно люблю Мисси и тебя тоже.
Ему понравилось, как она произнесла имя Мисси, однако он тут же возненавидел ее за то, что она вообще его произнесла. Но имя скатилось с ее губ, словно капля сладчайшего вина, и даже ярость, все еще бушевавшая в нем, не помешала понять, что она говорит правду. Ему хотелось верить, и гнев начал медленно отступать.
— Вот поэтому ты здесь, Мак, — продолжала она. — Я хочу исцелить рану, которая разрастается внутри тебя и разделяет нас.
