Несмотря на пятницу, посетителей было мало, казалось, что заскучал даже дверной колокольчик — маленькая эолова арфа, подвешенная к косяку. Она служила мне индикатором — своеобразный «face contol» при входе, к которому я неизменно прислушивался: мелодичные мягкие переливы свидетельствовали о джентльмене, мягко отворяющем дверь перед дамой; резкая нервная трель — о досужем посетителе, врывающемся в помещение, только чтобы подобрать «цветовое пятно» в салон. Ох уж эти «цветовые пятна» — священная корова амбициозных, но полуграмотных дизайнеров интерьеров, вещающих с апломбом, но страдающих комплексом культурной неполноценности, приводящих ко мне в галерею клиентов из мира немнущихся костюмов и ламинированных визитных карточек, не понимающих, что любая картина должна вызвать отклик души, а не просто подойти под цвет дорогой и модной мебели.
Около полудня колокольчик глухо звякнул и тотчас же захлебнулся в кашле. Я не спешил отрываться от работы в мастерской.
— Есть здесь кто живой? — раздался нетерпеливый голос.
— Добрый день, — я вышел в зал галереи.
— Откуда это у тебя? — спросил добротно одетый мужик восточного типа лет сорока, кивая на подрамник с рисунком.
— Купил некоторое время назад на блошке, — я, грешным делом, подумал, что тот странный тип был просто мелким воришкой.
— Я спрашиваю о картине.
— А-а, я нарисовал ее вчера вечером.
Мужик уставился на меня весьма удивленно и даже довольно-таки враждебно.
— Это моя супруга на портрете. Ты что, ее знаешь?
Я назвал бы его тон угрожающим, и не обещающим ничего хорошего.
— Да нет, — простодушно ответил я, — просто пытался нарисовать портрет девочки, которую знал … — я сделал паузу, как будто задумался, — почти пятьдесят лет назад. Ваша жена тогда наверняка еще не родилась, — я улыбнулся, пытаясь обратить все в шутку.
Мужчина молча меня разглядывал, пытаясь оценить степень моей искренности, и не нашел, к чему придраться.
— Продается? — кивнул он на портрет.
Я пожал плечами.
— Тысячи долларов хватит?
В тот момент я подумал, что неизмеримо вырос в собственных глазах, как художник — за каждое мое движение углем собирались заплатить почти сотню баксов.
— Две! Три!! Скажи сколько!!!
«Одержимый? Сумасшедший?» подумал я.
— Послушай, дорогой, — мужик резко убавил громкость и приблизился ко мне вплотную, отравляя дыханием, — плачу пять тысяч — и по рукам. Не могу дать больше, прости, нет у меня с собой.
— Ладно, идет, если не можешь, — я снова пожал плечами и отступил на шаг назад.
