Маркиза, раздраженная странным поведением сына, попыталась выяснить, что произошло, однако Винченцо был менее всего расположен объяснять ей это или же оставаться долее в ее обществе, поэтому, сославшись на то, что святой отец самым наилучшим образом все ей объяснит, резко повернулся и покинул комнату.
Когда они с маркизой остались одни, Скедони с деланой неохотой рассказал маркизе о случившемся, скрыв, однако, благородное раскаяние юноши. Наоборот, он лицемерно попросил разгневанную маркизу простить сына.
— Он еще так молод, — добавил он, с удовольствием отмечая, что его рассказ произвел нужное впечатление и еще больше восстановил маркизу против сына. — Молодость — это всегда буйные эмоции, поспешные суждения и выводы. Без сомнения, какую-то роль здесь играет также ревность юного Винченцо к той дружбе, которой вы осчастливили меня, — коварно вставил он. — Ревность сына к друзьям матери не такое уж редкое чувство, и особенно к такой матери, как вы, маркиза ди Вивальди.
— Вы слишком добры, святой отец, — ответила маркиза. Ее чувство раздражения и гнева на сына лишь возрастало по мере того, как Скедони все изощренней и коварней якобы пытался защищать Винченцо от гнева маркизы.
— Вынужден признаться, синьора, — с лицемерным смирением заявил он, — что моя преданность вашей семье и мой долг духовника обязывают меня предвидеть подобные испытания. Но я готов вынести их, если мои советы помогут сохранить честь и покой вашей достойной семьи и уберегут неразумного юношу от неосторожного шага.
Во время этой беседы, полной понимания и взаимной симпатии, Скедони и маркиза как бы забыли о тех недостойных целях, которые каждый из них преследовал, и о недоверии и неприязни, которые неизбежно возникают между заговорщиками, объединенными недобрыми помыслами.
Маркиза, не уставая, благодарила Скедони за бескорыстную преданность семье Вивальди, как бы забыв, что обещала ему ценное вознаграждение, а он делал вид, что ее тревога за сына — это проявление высокого чувства материнского долга, а вовсе не забота о собственном тщеславии и честолюбии.
Обменявшись таким образом взаимными комплиментами, они наконец перешли к главному — что делать с непокорным отпрыском семейства Вивальди. Очевидно, заключили они, одних увещеваний уже недостаточно.
А если яд монах мне дал коварно,
Чтобы убить меня, боясь бесчестья…
В. Шекспир. Ромео и Джульетта
Винченцо, немного успокоившись, вдруг по-иному наконец взглянул на некоторые особенности поведения оскорбленного его выходкой монаха, и некоторые из прежних сомнений вновь вернулись. Однако, решив, что это все результат его встревоженного состояния, а не какие-либо достоверные факты, он, пересилив себя, прогнал их прочь.
