Несмотря на склонность к выпивке и при всем своем моральном ничтожестве МакЛеод точно знал лицемерный и фарисейский образ мыслей своих сограждан. Потому что это был, пожалуй, довольно сильный удар, когда он заявил в газетах, что он ни при каких обстоятельствах не станет оплачивать возможные долги его жены. Ведь она, по его словам, покинула супружескую квартиру только по своей собственной инициативе. Тотчас бездушные дамы города запирают все двери перед несчастной Маргаретой. И наихудшее состоит в том, что ее собственная тетя, добродетельная баронесса ван ден Ланден, просит Маргарету покинуть ее дом. 10 декабря 1902 года наследница богатого купца Зелле с ребенком оказывается на улице. У нее нет самого необходимого, все ее наличные деньги составляют три с половиной гульдена.
Что делал в течение этого времени отец будущей звезды? До сих пор мы видим, что он не давал о себе знать, и не появлялся в тех случаях, когда его помощь могла бы быть как посланная провидением. Но внезапно мы находим бедняжку в отцовском доме в Гааге, и она принимает твердое решение стать танцовщицей. Благодаря заботе и денежной поддержке отца Мата Хари впервые в 1903 году попадает в Париж.
Часть 2. Ее первые триумфы
И вот, если верить ее мемуарам, к концу октября 1903 года, жалкому существованию Маргареты Гертруды пришел конец. Больше не существовало несчастной супруги капитана МакЛеода, обедневшей наследницы почтенного господина Зелле, стерлись и исчезли унижения, тирания, избиения. Зато поднимается, пробиваясь вверх, совсем другое существо, странное явление по имени Мата Хари, призванное своими экзотическими танцами привести мир в состояние опьяненного восхищения, а потом, чтобы так же глубоко растрогать тот же мир трагедией своей смерти и заставить его затаить дыхание загадкой своей души.
Итак, Маргарета Гертруда МакЛеод, урожденная Зелле, прекратила свое существование. Она окончательно покинула обывательский мир мещанского благополучия. Теперь есть только лишь Мата Хари, художница, танцовщица. Начинается блестящая, роскошная жизнь со всеми ее атрибутами, с волнениями и интригами. Но это блестящая, эта роскошная жизнь выглядит в записях танцовщицы очень чистой, очень сдержанной, очень благовоспитанной, так как то, что она пишет, предназначалось скорее для отца, чем для публики.
Если ее душа, что, пожалуй, вполне объяснимо, и была опьянена радостью из-за первых триумфов в полной независимости, вдали от супружеских ссор, оскорбительных унижений со стороны семьи и не в последнюю очередь вдали от обывательских пересудов и злых осуждений голландского общества, то в ее парижских воспоминаниях эта радость почти вообще не ощущается. Ее занимают исключительно два вопроса: ее будущее и ее супруг, тень которого, как она предчувствует, продолжает влиять на ее жизнь. Она постоянно думает, что он вскоре появиться, чтобы воспользоваться своими правами, так как развод еще не был окончательно решен судом в Амстердаме. Добродетельные судьи, полные священного почтения к привычной общественной дисциплине, полагали, что у благородного офицера кавалерии было полное право обращаться с женой как с лошадью. Да, если бы сам МакЛеод с положенным этикетом, честно и благородно, занялся бы разводом, высокие господа из юстиции, конечно, поторопились бы с решением; но это произошло лишь тремя годами позже. Сначала достойному супругу, когда он узнал, что его грешная половина посвятила себя танцу в современном Вавилоне, пришло в голову написать ей письмо с угрозой, что он запер бы ее в монастыре. Как будто во времена Людвига XVI! Парижанка смеялась бы до смерти над этим патриархальным наглым требованием. Но неопытная голландка в первый момент была поражена, беспомощна; она плачет и вымаливает по телеграфу совет, чтобы поспешить, наконец, на родину и спрятаться от мира в строгом доме у родственников в Неймегене.
