Я сглотнул. Передо мной на дыбе висел голый по пояс огромный мужик, ростом явно за два метра и с такими мышцами, что его грудная клетка казалась шаром. В стороне у очага деловито перекладывал пыточное железо подьячий, помощник Карязина.
— Вона какой здоровый, — удовлетворенно кивнул дьяк, — второй час так висит, и даже руки не ослабли.
Я некоторое время жадно рассматривал пойманного татя, а затем повернулся к дьяку:
— А зачем вы его пытать будете? Ты же сам говоришь — он немой. Чего он сказать-то может?
— И-и, царевич, — мотнул головой Микула, — то тать знатный. После Яшки Колуна он к ватаге Любши Полоскини пристал. Он же дурной — кто его кормит, с тем и ходит, а ежели кто на его кормильцев лезет — так он тех бьет. А когда Полоскиню взяли, так он сам-однова в лесу остался. Его в тот раз захватить не удалось, больно шустер и ловок, будто зверь лесной. Вот он и принялся промышлять тем ремеслом, к которому его Яшка да Любша приучили. Причем не столько серебро отнимал, сколько еду.
— Ну и что? За что его так-то? Он же в том не виноват, что его таким сделали. Его же пожалеть надо, а не на дыбу.
— Эх, царевич, — усмехнулся дьяк, — жалостливый ты больно. Знаешь, сколько он народу побил? Он же силы своей не ведает. И привык по-разбойничьи. Выскочит из лесу и ну всех крушить, пока не разбегутся. А потом припасы разорит, кое-чего по привычке прихватит, за что его атаманы дюже хвалили, да и в лес. У его лежки сукна да тканей персиянских узорчатых аж дюжину мерных кусков отыскали, да половина погнила уже… И на нем, почитай, сотня душ. Тут уж немой не немой, а без правежа никак. С нас же самих боярин поутру спросит, ежели не увидит, что мы над ним как надо потрудились.
Я молчал, лихорадочно размышляя, что же делать. Похоже, тот, кого я искал, — передо мной. Но у меня не было ни одной идеи по поводу того, как его выцапать из Разбойного приказа. И тут Немой тать внезапно зарычал, забился на дыбе. Подьячий, все это время продолжавший деловито калить железо и готовить струмент, сердито прикрикнул на него:
— А ну, не балуй! — и размахнулся плетью с вделанными в нее железными стружками.
Но Немой тать внезапно дернулся так, что… ну ей-богу, такого выражения лица, как у дьяка Карязина, я больше ни у кого ни разу не видел… так вот, он дернулся так, что взвился к потолку и соскочил с дыбы, с диким грохотом рухнув на земляной пол пыточной.
— Ах ты, — заорал дьяк, — держи его, держи!
— Стойте! — завопил я. Никакого плана у меня так и не появилось, так что приходилось импровизировать: — Стойте! Не трогайте его!
