Приехавшие еще много чего удивительного порассказывали. Например, что ни весной, яровые, ни осенью, озимые, здесь никто не сеял. Царевич запретил. И как ведь угадал-то! Потому как энтим летом, как и прошлым, снова все время дожди лили, а потом опять же ранние морозы ударили. А вот зима, как нарочно, бесснежная выдалась, но морозная. Так что все, что весной посеяли, — либо сгнило, либо померзло, а что осенью — тако же вымерзнуть уже должно было. Многие как раз и в путь тронулись, потому как даже на скудный урожай уже никакой надежды не осталось… Но люди здесь летом без дела не сидели. Эти самые дороги строили, запруды на реках небольших и ручьях ладили, кирпичи лепили и обжигали, да еще удивительную штуку, коей на царевичевом подворье большие терема крыты. Черепицею называется. И сейчас также не сидят — лес валят и свозят, в гончарных мастерских и кузнях работают, уголь жгут. А еще на запрудах большие водяные колеса устроены и еще строятся. А еще в крестьянских избах чудесные печи кладут. Не как обычно, а с настоящими трубами. Ну как у какого знатного боярина. Отчего дым не через вьюнок над дверью вместе с теплом уходит, а сам собой через трубу. И потому в избах потолки совсем не закоптелые… Конечно, полностью всего этого приехавшие не видали, но им про то как раз те мастера, что их проверяли, порассказали. Потому как они сами как раз в таких избах жили.
Все беженцы после таких рассказов ходили смурные, а та тетка, что тогда царевичевым воям вопить начала, принялась мужа пилить да корить, чего это он у нее никакому важному и нужному здесь ремеслу не научился. И как им теперь, бедным, быти? И нешто им теперь снова в путь-дорожку собиратися? И какие ж они все бедныя и несчастныя… Мужик все ее визгливые причитания сносил молча, но было видно, что ему тоже не по себе. Потому как по рассказам выходило, что люди здесь живут мало что не в раю. А затем пришла пора с этим раем, в котором они оказались, прощаться…
На седьмой день после обеда их опять собрал тот самый мужик, что встретил их на дороге в первый день, в полушубке с кушаком. Окинув обреченно молчащую толпу взглядом, он вытянул из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги и, развернув его, наморщил лоб.
— Никодим Кривой! — начал он зычно. Никодим был одним из мастеров. — Ваньша Пегий! Митяй Погребец!.. — Всего он зачитал имена семерых, среди которых оказался и тот дедок с двумя внуками. После чего сложил бумагу и сурово приказал: — Подь сюды!
